Вифлеем
Шрифт:
* * *
Дверная ручка легко вращается в моей руке, по часовой стрелке, против. Не заперто. Где-то за стеной смеется телевизор.
Я открываю дверь.
Оранжевый свет наискосок рассекает пол, в дальнем углу гостиной упала лампа. Кровь Дженет повсюду, свертывается на полу, пятнает стену липкими ручейками, тонкими темными псевдоподиями[18], которые застывают намертво, ползя вниз.
Нет.
Я открываю дверь.
Она продвигается на пару сантиметров,
Нет. Только не это.
Я открываю дверь.
Они в комнате. Все четверо. Один сидит на диване, смотрит телевизор. Второй прижал ее к полу. Третий насилует. Четвертый стоит, улыбаясь, в коридоре и машет мне рукой, обернутой в изоленту, иззубренной кляксой, утыканной гвоздями и осколками стекла.
Ее глаза открыты. Она не издает ни звука.
Нет, нет, нет.
Это всего лишь вероятности. На самом деле я ни одну из них еще не видел. Они еще не случились. Дверь по-прежнему закрыта.
Я ее открываю
Волна коллапсирует.
И победитель…
Нет победителя. Это даже не ее квартира. Это наш кабинет.
Я на кампусе, в безопасности за бетоном, покрытым слоистым углепластиком, под надзором вооруженных патрулей и полуразумных систем безопасности, которые иногда даже исправно работают. Я не буду звонить Дженет, даже если телефоны сегодня работают. Я отказываюсь прыгать в эти мрачные миры, которые даже не существуют.
Я ее не теряю.
* * *
Ее стол пустует уже две недели. Бетонная стена рядом, некрашеная и без окон, усеяна ностальгическими графиками и распечатками: популяционные циклы, фрактальные вторжения в кривые Рикера, записка от руки, напоминающая, что «Все тавтологии[19] – это тавтологии».
Я не знаю, что происходит. Мы меняемся. Она меняется. Ну, разумеется – ты, дебил – её изнасиловали, как после такого можно не измениться? Но нападение, кажется, было лишь катализатором, триггером какой-то трансформации, идущей прямо сейчас, таинственной и непонятной. Дженет как будто закуклилась, и там внутри что-то происходит, я вижу лишь размытые движения, но деталей не разглядеть.
Она так мне нужна. Нужна ее способность привносить порядок во Вселенную. Нужно ее страстное желание низвести все до тривиальности. Ни один результат ее не удовлетворял, все всегда было слишком приблизительным, каждое решение она бросала мне в лицо со словами: «Да, но почему?» Я как будто работал с двухлетним ребенком.
Я же всегда был паразитом. И сейчас словно ослеп на один глаз.
Наверное, тут крылась ирония. Кит Эллиот, квантовый физиолог, который видел бесконечные вероятности в простейших единицах материи; Дженет Томас, теоретик катастроф, которая сводила целые экосистемы к нескольким строчкам компьютерного кода. Мы должны были убить друг друга. Но почему-то такая комбинация работала.
Боже! Когда я стал говорить в прошедшем времени?
* * *
На телефоне сообщение, ему уже часов десять. Невозможное случилось: полиция кого-то поймала, подозреваемого. Его фото в файлах, приложенных к сообщению.
Он слегка походит на меня.
– Это он? – спрашиваю я Дженет.
– Не знаю. – Она даже не отворачивается от окна. – Я не смотрела.
– Да почему нет? Может, это он и есть! Тебе даже из квартиры выходить не надо, просто перезвони им, скажи: да или нет. Джен, что с тобой происходит?
Она склоняет голову набок и говорит:
– Я думаю. У меня открылись глаза. Все вроде бы стало обретать некое подобие смысла…
– Боже, Дженет, тебя изнасиловали, а не окрестили!
Она подтягивает колени к подбородку, начинает раскачиваться вперед-назад. Своих слов мне уже не вернуть.
Но я все равно пытаюсь:
– Джен, прости. Просто… Я не понимаю, тебе, кажется, сейчас вообще на все плевать…
– Я не выдвигаю обвинений. – Она качается, качается. – Никому. Это была не его вина.
У меня нет слов.
Она оглядывается через плечо:
– Энтропия нарастает, Кит. Ты об этом знаешь. Каждый акт случайного насилия помогает Вселенной закончиться.
– Да о чем ты говоришь-то? Какой-то урод намеренно напал на тебя!
Она пожимает плечами, снова уставившись в окно:
– Ну да, есть и разумная материя. Только это не избавляет ее от законов физики.
И теперь я вижу: вижу в этом безумном отпущении грехов, в спокойствии и принятии, что слышатся в ее голосе. Метаморфоза завершена. Мой гнев испаряется. Остается тошнотворное чувство, названия которому не подобрать.
– Джен, – говорю я тихо, очень тихо.
Она поворачивается, смотрит мне прямо в лицо, и нет в ее взгляде никакого утешения.
– «Всё рушится; основа расшаталась.
Мир захлестнули волны беззаконья»[20].
Почему-то стихотворение кажется знакомым, но я не могу… не могу…
– Что, ничего? Ты и Йейтса забыл? – Она грустно качает головой. – Ведь мне рассказал о нем ты.
Я сажусь рядом с ней. Касаюсь ее, в первый раз. Беру за руки.
Она не смотрит на меня. Но, кажется, не возражает.
– Ты скоро все забудешь, Кит, очень скоро. Ты забудешь даже меня.
И тут она переводит взгляд на меня и видит что-то, из-за чего еле заметно улыбается:
– Знаешь, в каком-то смысле я тебе завидую. Ты до сих пор в безопасности. Ты так пристально глядишь на все вокруг, что не видишь практически ничего.
– Дженет…
Но она, кажется, уже забыла обо мне.
Потом она убирает руки из моих ладоней, встает. Ее огромная тень, отбрасываемая оранжевым светом настольной лампы, угрожающе нависает над дальней стеной. Но пугает не она, а ее лицо: спокойное, чистое.