Вихрь мистических связей
Шрифт:
Фотография апогея последней революции: Ю.Афанасьев (Собака), Э.Климов (Петух) и, чуть отстранясь, Е.Яковлев (Лошадь) и Г.Бакланов (Кабан). Как молоды мы были! А вот историческое фото другой революции, номенклатурной: Н.Михайлов (Лошадь), В.Семичастный (Крыса), А.Шелепин (Лошадь). Два больших писателя: Окуджава (Крыса) и Нагибин (Обезьяна). Окуджава кажется маленьким, весь съежился, сжался. Нагибин, напротив, весь аж раздулся, скрестил руки на груди, чтобы совсем уж не лопнуть...
Снова Брежнев. Бумагу на подпись дает ему Черненко (Кабан). Один из них будет предпоследним генсеком, другой - последним генсеком. А вот действительно историческая фотография: живые вожди стоят у гроба Сталина. Слева направо: Хрущёв, Берия, Маленков, Булганин, Ворошилов, Каганович. В знаках это будет так: Лошадь, Кабан Тигр, Коза, Змея, 3мея.
Письмо Ларионова Тихонову
Векторных писем много, некоторые засекречены, некоторые уже на пути к читателю. Письмо Ларионова Тихонову перед вами, с сокращениями, разумеется. Многие возмутятся соседством спорта с политикой и культурой. Однако надо признать, что спортивные страсти столь же горячи, а там, где большая энергия, там всегда векторный вихрь. В начале вихря письмо, в конце его весь отечественный хоккей, разбросанный вихрем на многие годы вперед. Дело, конечно, не только в письме, но суть именно в нем.
Виктор Васильевич Тихонов (Лошадь) - величайший хоккейный тренер, может быть, самый великий за всю историю этой игры. Игорь Николаевич Ларионов (Крыса) - очень хороший хоккеист, может быть, даже гениальный хоккеист, но уж точно не самый лучший хоккеист всех времен и народов.
"Уважаемый Виктор Васильевич! За последние шесть лет, с того самого дня, когда нашу сугубо личную беседу вы предали гласности на общем собрании команды, обвинив меня в "слабой игре", нам с вами никак не удавалось поговорить по душам...
Для начала придется вспомнить о том, как всё начиналось... В 1981 году вы обратили свой благосклонный взор на меня, в ту пору игрока подмосковного "Химика"... А потом предложили перейти в ЦСКА... Мой отказ был не правилом - скорее исключением. Что же было дальше? Меня призывали на срочную службу, попал я в ЦСКА, а потом присвоили воинское звание...
Похоже, товарищ полковник, что чем больше в сборной военнослужащих, тем вам спокойнее: незачем утруждать себя воспитательной работой, легче просто приказать младшему по званию и должности. Подчиненный фактически не имеет права голоса, а собрания команды превращаются в фарс, когда никто не может вам возразить. Потому что хоккеисты, их спортивная судьба, их будущее, материальное благополучие их семей - всё целиком находится под вашим неусыпным контролем. Так вы превратились в этакого хоккейного монарха: захотите - накажете, захотите - помилуете!"
Далее идет перечисление главных претензий. Заставлял тренироваться до седьмого пота, проводил регулярное омолаживание сборной, не давая засиживаться ветеранам. Редко, по крайней мере реже, чем хотелось, отпускал к женам. Наконец, главное обвинение: подавление личности хоккеистов. Обратимся к тексту:
"Складывается впечатление, что вы просто не заинтересованы, чтобы команда состояла из ярких индивидуальностей. Что вам будто бы проще иметь средних три-четыре звена, этакое рижское "Динамо" образца 1974 года... Такую команду легче удерживать под гнетом жесточайшей дисциплины, в обстановке постоянного страха за будущее в атмосфере, когда становятся выгодными доносы.... И вот стоит перед вами взрослый человек, хоккеист с мировым именем, будучи вынужден молча слушать, как вы кричите на него, унижая перед остальными! Это собственные честь и достоинство вы бдительно оберегаете, а чужие для вас - ничто! А уж следующий раз игрок, памятуя об "ошибке", всеми силами постарается угодить вам, старшему тренеру. Он уже и не пытается играть с выдумкой, творчески, следуя своему стилю, не импровизирует на льду, старается брать на себя как можно меньше ответственности в острых ситуациях. Не отсюда ли начинается деградация, путь к вашему идеалу - "усредненному игроку"?"
Далее новые обвинения в диктате, нагрузках-перегрузках, дисциплине-солдафонщине, инъекциях глюкозы, плаценты и прочего... Ларионов ущучил Тихонова в излишнем стремлении выиграть всё. Ну и конечно, нежелание общаться с прессой, сродство с отмирающей командно-административной политической системой.
Наконец, Ларионов говорит главное: сборная выигрывает не благодаря Тихонову-тренеру, а вопреки, мол, из чистого патриотизма. "Нужна победа не во имя того, чтобы украсили грудь очередные награды, а лицевой счет гонорары. Она необходима, чтоб не потерять в мире престиж советского хоккея, с которым мы связали свою судьбу".
Что ж, время расставляет точки. Ларионов отстаивает честь советского хоккея в Америке, Тихонов давно не тренер сборной, нет уже и СССР, награды на груди никому не нужны, а лицевой счет Ларионова и ещё огромного количества наших хоккеистов в полнейшем порядке.
Так была ли буря? Безусловно. Ларионов поднял бурю, спровоцировал бессистемный, лавинообразный отток хоккеистов за рубеж. Будучи самым образованным и интеллигентным, он создал саму идеологию хоккейной эмиграции. Тихоновская идеология казарменного патриотизма со сжатыми зубами, безусловно, проиграла. И всё же мои личные симпатии не с Ларионовым, а с Тихоновым: он был самым великим тренером, ибо только великий смог бы одержать столько побед. Ларионовские претензии - это всё тот же вечный укор вольного гения Моцарта могучей и кропотливой педагогике Сальери.
Еще раз обо всех
"Атлас" закончен, но к нему прикладывался ещё запасник: заметки, записки, заготовки и просто готовые фотографии и тексты, которые я ещё не успел вклеить в "Атлас". Что ж, теперь кроме векторного "Атласа" у меня есть ещё и векторные хроники. Так что буду пить чай, смотреть телевизор, вклеивать фотографии в "Атлас" и вписывать комментарии в книгу.
ПОТРЯСАЮЩАЯ СВОИМ НЕЗЕМНЫМ выражением фотография обнявшихся Владимира Высоцкого (Тигр) и Михаила Шемякина (Коза). Они считали себя не только друзьями - братьями. Не по крови, а по высшему уровню родства - по духу. В зарубежной печати часто путали их имена - Высоцкого называли Михаилом, Шемякина - Володей. Они усмехались, но им нравилась эта путаница. И всё сильнее и сильнее сплетались вместе их судьбы.
Их познакомил Барышников, дружба началась с первого взгляда. И это при том, что оба уже были сложившимися людьми и зрелыми мастерами. При том, что характерами они вряд ли были похожи. Шемякин славился немецкой педантичностью, Высоцкий не мелочился, жил во всю ширь русской души. Они часто говорили о смерти, Высоцкий не хотел жить, Шемякин его уговаривал. Оба они, по признанию Шемякина, могли быть внешне очень суровы, но в душе были очень нежными.
Георгий Чулков (Кот) пытается размотать клубок отношений между Павлом I (Собака), Елизаветой Петровной (Бык) и Екатериной II (Петух), Александром I (Петух), Марией Фёдоровной (Кот).
"Та, которую он считал своей матерью, редко появлялась у его колыбели. Зато императрица Елизавета навещала младенца раза два в сутки, иногда вставала с постели ночью и приходила смотреть на будущего императора..."
"Павел, с другими приветливый, смотрел на свою мать странными, требовательными и недоверчивыми глазами, а придраться к нему было трудно, ибо он был почтителен и вежлив, и Екатерина не знала, как с ним быть".
"О военных подвигах Павла Екатерина отзывалась насмешливо. Он даже не получил Георгиевского креста, на который имел право рассчитывать".