Вихри перемен
Шрифт:
Амантай молча слушает жалобы деда на дороговизну, маленькую пенсию и подступающую неизбежную дряхлую старость.
Странное чувство овладевает Амантаем, когда старенький Як-40 начинает свой короткий разбег по взлетной полосе местного аэропорта.
«Что же я сделал не так?» – думает министр, вжимаясь широкой спиной в маленькое кресло маленького самолета. И он принимается перебирать, вспоминать все произошедшее в этой поездке домой.
«Что же меня беспокоит?» Поминки? Это, конечно, не знаменитый во всем Казахстане ас Божея из книги Мухтара Ауэзова
С утра варилось мясо в огромных казанах.
Сначала подавали чай. Затем бешпармак.
Каурдак, баурсаки, иримшик – все было в наличии на поминках отца.
В обыденной жизни казахи просты, как и все советские люди. Но здесь, при раздаче мяса на дастархане, соблюдали все обычаи.
Самозваному мулле и свойственникам отца дали голову и берцовую кость. Почетным людям – тазовую кость и лопатку.
Тут держи ухо востро. Но дядя Берген до точности знает все обычаи, слава Аллаху. Нельзя на поминках ломать кости, нельзя их выбрасывать.
Никого не обидел. Учел даже то, что существует примета – на поминках, какой бы ни был уважаемый гость, а если у него еще живой отец, ему лучше голову не подавать.
Так что здесь все в порядке. И песня акына Ержана в память об отце была очень уместна, светла и печальна…
«Но что же меня все-таки беспокоит?»
Он уже почти засыпает в самолете, когда вдруг прозревает: «Я просто в один день постарел душою. Раньше, когда был жив отец, было ощущение, что ты находишься где-то посередине жизни. Отец – впереди. Братья – позади. А теперь я впереди, я самый старший мужчина в семье. И один на один со всеми ветрами и невзгодами. Изменился этот самый внутренний ранжир, по которому мы вольно или невольно меряем себя. Внутренний размер или ростомер. Неважно, как это назвать.
Но это так.
Господи, как быстро проходит жизнь! Ведь все было, как будто вчера! А нам уже за тридцать».
Глава из книги «Волчьи песни», которая продолжает роман-эпопею А. Лапина «Русский крест»
По одному, короткими перебежками они движутся вдоль паркового забора. И накапливаются перед «горбатым мостом», у памятника восстанию 1905 года. Отсюда, вблизи, мостик выглядит как-то странно и дико. Речку, над которой он когда-то располагался, давным-давно пустили по какому-то совсем другому руслу. А сам мостик оставили как достопримечательность. Так что старинные чугунные фонари, цепи и черная как бы чешуйчатая брусчатка над асфальтом составляют полный контраст с окружающим миром.
Впрочем, спецназовцы в бронежилетах, сферических касках, наколенниках и прочей амуниции, похожие на средневековых ландскнехтов, тоже не слишком вписываются в окружающий ландшафт.
«Ну да ладно!» – думает Казаков, разглядывая их штурмовую группу и ожидая обещанного прекращения огня.
Через
– Ну, теперь пошли!
И перебежками, стараясь не попасть под выстрел, они движутся к ближайшему к «горбатому мосту» крайнему подъезду.
Вместе с первой группой бегут и гражданские. Какой-то парень в модной светло-коричневой тужурке и длинный здоровый мужик в плаще. Похоже, это люди из федеральной охраны.
Вбегают в пустой подъезд. Видно, защитники парламента после той «санобработки» танками и крупнокалиберными пулеметами ушли от греха подальше внутрь здания. Кто-то кричит оставшимся у мостика:
– Тут никого нет!
Через пространство тянутся и остальные.
А «передовики» движутся дальше.
На первом этаже стоит невыносимая вонь.
«Смесь сортира с лазаретом! – замечает про себя капитан. – Видно, правду говорят, что тут отключили канализацию, воду и свет. А мусора сколько! Кругом какие-то бинты, вата, жратва, коробки, матрасы, пачки от сигарет… Одно слово – помойка…»
Они осматриваются. И снова вперед.
Следующий этаж. Тоже никого. Но вдруг кто-то из-под лестницы вдоль по коридору хлестнул очередью из автомата. Пули проходят мимо. Впиваются в стену. Анатолий машинально, автоматически стреляет вперед и рывком проскакивает опасное место. Но преследовать стрелявшего и убежавшего им ни к чему.
Теперь они двигаются осторожно, потихоньку, оглядываясь по сторонам и выверяя каждый шаг.
На третьем неожиданность. Кто-то с улицы лупит по стеклам из крупнокалиберного пулемета. Пули вгрызаются в стенку коридора, поднимая цементную пыль и куски обоев. Они падают на пол. Отползают, хватая воздух раскрытыми ртами.
Наконец, из-под подоконника, полковник Чуганов связывается по рации со штабом, теми, кто остался внизу на улице:
– Мать вашу, кто стреляет? Мы на этаже!
– Да это, похоже, новенькие подъехали! – оправдывается штаб. – Сейчас угомоним.
Через несколько минут стрельба прекращается.
«Ну, слава богу! – думает капитан, отряхивая цементно-известковую пыль с амуниции. – Стихло! Кажется, стихло. Очень трудно остановить людей, которые уже привыкли азартно палить во все, что движется. Может, завтра они и пожалеют о том, что делали. Но сегодня…»
По коридору пятого, штабного этажа они скользят беззвучно, подобно теням. Наконец, натыкаются на наглухо закрытую дверь. Прислушиваются. Подходят еще несколько бойцов.
– Кажется, там люди! – замечает кто-то.
Их учили: при штурме здания надо сначала бросить в помещение гранату, а уже потом врываться внутрь. Молодой боец поднимает забрало каски и говорит:
– Я счас рвану дверь. И брошу туда гранату!
Но у Казакова вспыхивает шальная мыль: «Ни в коем случае! А если там сидят машинистки, секретари, стенографистки, уборщицы. Да кто угодно!»
– Стой! – И он хватает за руку бойца, уже готового выдернуть чеку
– Ты что, с ума сошел?
Подходит начальник охраны президента, а с ним тот самый, одетый в гражданскую куртку, парень. Зычно кричат.