Викинги и индейцы
Шрифт:
Лейф понял, что скрелинг принадлежит к племени Лисицы. Не воины ли этого озерного племени пятью или шестью днями раньше спустились по реке до Кросснесса на двух лодках с загнутыми носами? Два лисьих хвоста, пришитые к каблукам мокасин, волочились за ним по земле, а длинная белая бахрома, вделанная в швы замшевой рубахи, свободно раскачивалась в такт его быстрой походке. В руках он нес завернутый в медвежий мех пакет, из-за которого был вынужден держать свой большой лук на плече. Из другого видимого оружия он располагал лишь заткнутой за пояс медной палицей, столь любимой индейцами шаванос.
Вскоре он оказался в двадцати шагах от куста, за которым спрятались Лейф и Омене-ти.
Опустив лук, старый охотник выпрямился и спокойно, не таясь, вышел из укрытия.
— Пусть Гитчи-Маниту оберегает путь сына Лисицы!
Шаванос резко остановился, но сразу понял, что ему нечего опасаться старого охотника.
— Пусть Гитчи-Маниту гонит к тебе дичь, брат, но из какого ты племени?
Лишь в тот момент он заметил Лейфа, и первым его движением было схватиться за палицу.
Лейф поднес руку к сердцу и приветствовал шаванос на языке манданов.
— Я пришел с дружбой, брат.
И он добавил, чтобы дать скрелингу время оправиться от изумления:
— Уж не медвежонка ли поймал ты в пещере, А-на?
Сын Лисицы протянул свою ношу.
— Я несу не медвежонка, а человеческого детеныша. Взгляни на него… Ребенок белого человека… А возможно, и твой, если ты с реки, на которой жил Виннета-ка.
— Мой сын! Сын Иннети-ки!
— Я прошагал всю ночь, а он и не проснулся. Он твой, я даю его тебе…
Глаза скрелинга светились гордостью. Не понимая до конца, Лейф распахнул мех. Маленький Эйрик спал, и от его легкого дыхания в сухом утреннем воздухе образовывался голубоватый пар. Лейф прижал к своей широкой груди это хрупкое и доверчивое маленькое теплое существо. Тут подошел и Омене-ти и, затаив дыхание, стал с обожанием разглядывать спящего карапуза.
Став треугольником, мужчины создавали своего рода стену, защищавшую маленького Эйрика от холода.
— Я собирался спуститься по реке, — медленно произнес сын Лисицы, — чтобы отнести ребенка Иннети-ки его отцу.
— Иннети-ки… — выдохнул Лейф.
Слова застревали в горле, и Лейфу казалось, что холод проникает ему в грудь, пронзает его легкие и сердце тысячами ледяных игл… Лишь смерть могла разлучить Иннети-ки с ее ребенком.
— В прошлую ночь Виннета-ка отвел меня в хижину своей дочери. Иннети-ки попросила меня отнести сына в Длинный Дом викингов. Вот так…
Он продолжал через силу, словно не решаясь переступить порог священных законов.
— Великий колдун Арики, Вабаш и другие требовали предать смерти Иннети-ки и сына викинга. Шаманы в гневе, они говорят, что пришла пора племенам шаванос умилостивить Гитчи-Маниту. Тогда я сделал то, что мне приказала Речная Птица. Что сделано, сделано правильно.
Ярость и ужас, словно тела борцов, переплелись в голове Лейфа.
— Иннети-ки не должна умереть. Почему она не пошла с тобой, сын Лисицы?
Шаванос взглянул на Лейфа, потом на Омене-ти. И старый охотник пояснил.
— Закон краснокожих людей отличается от закона викингов, А-на! Никто под страхом потерять свою душу не может уклониться от решения Совета. Так повелось издревле, и закон этот дал краснокожим людям Гитчи-Маниту. Иннети-ки будет дожидаться среди манданов решения Совета вождей и шаманов.
— Это так, — сказал сын Лисицы. — Но мой отец О-Ке-Хе, страшась могущества шаманов, захотел, чтобы Виннета-ка со своим племенем укрылся на седьмом плато, где царствует Гитчи-Маниту.
Лейф ничего не понял в этих словах. Он очутился в чуждом мире. Иннети-ки была в опасности, и, кроме этой истины, для него мало что значили объяснения Омене-ти и воина шаванос. Он должен дойти до нее. Он один ответит за последствия, вытекающие из союза викингов с племенем вождя Виннета-ка. Он будет говорить. Он докажет чистоту своих помыслов, а если колдуны не услышат его голоса, он сразится с ними.
Омене-ти и сын Лисицы наблюдали за ним.
— Ты спас моего сына. Как твое имя, А-на?
— Я — Пурпурное Облако. Мой отец — вождь всех племен народа шаванос.
— Пурпурное Облако, ты отведешь меня к Виннета-ка и моей жене Иннети-ки?
— Выходит, я напрасно шел всю ночь с твоим сыном на руках, — сурово произнес скрелинг.
— Омене-ти отнесет моего сына в Большой дом на реке, а я последую за тобой.
Лейф повернулся к старому охотнику и протянул ему ребенка.
— Ты сделаешь это, так ведь, Омене-ти?
— Я отнесу совенка в Длинный Дом в Кросснесс. Гитчи-Маниту мне свидетель, я позабочусь о нем, а чтобы он не потерял сил, я буду поить его кровью зайца или утки.
Омене-ти смеялся, показывая свои выщербленные зубы.
— Поймаю дикую козу, чтобы совенок пил молоко.
Пурпурное Облако глубоко задумался.
Следует ли ему вести викинга к Иннети-ки? Пустить чужеземца на заседания Совета — не означает ли это нарушить закон? Что скажет его отец О-Ке-Хе, которому угрожает Нацунк, изворотливый вождь народа Тетивы, поддерживаемый «Тем, кто носит рога»?
Но по простоте душевной сын Лисицы подумал, что викинг может стать жертвой, которую изберет Великий Дух. Смерть человека усмирит шаманов, и к Совету Шаванос вернется его былое спокойствие. Им не руководил никакой расчет. Возможно, смерть человека не волновала сына Лисицы. Разве смерть не является высшим испытанием мужества? Истинно велик среди всех тот, кто и в страшных муках поет песнь смерти, и, пока не угаснет в нем последняя искра жизни, бросает тем самым вызов своему врагу…
— Я отведу тебя к вождю Виннета-ка, человек… Мне знакомы тропы тумана и облаков, по которым не ступает нога шаманов. Лишь великий вождь О-Ке-Хе узнает из моих уст о твоем присутствии среди манданов.
Омене-ти с серьезным видом покачал головой.
— Я скажу отцу викингов то, что должно быть сказано. Не бойся за своего ребенка.
— Скажи также Эйрику Роду, что никто не должен идти по моей тропе. Я иду к скрелингам с открытым сердцем. Если кто и должен спасти Иннети-ки, то только я.