Викинги в боксерских перчатках

Говард Роберт Ирвин

Рефери злорадно взглянул на меня и снова показал на свой подбитый глаз, а я, сжав зубы, едва сдержался, чтобы не уложить его одним ударом. Усевшись на свой табурет, я принялся выслушивать жалобные причитания Старика, которые с каждой минутой становились все невыносимее.

– Ты должен проиграть!
– вопил он.
– Если Торкилсен не выиграет бой, я разорен! Если бы спор был честным, я бы расплатился, сам знаешь. Но меня надули и хотят обокрасть! Посмотри, вон эта скотина машет в мою сторону проклятой бумажкой! Это выше человеческих сил! От такого любой запьет! Ты просто должен проиграть!

– Но ребята ставили на меня последние рубашки!
– возмутился я.
–

Я не умею сдаваться! Я никогда нарочно не проигрывал поединок! Даже не знаю, как это делается...

– Вот она, благодарность!
– завопил Старик и расплакался.
– После всего, что я для тебя сделал! Не знал я, что пригрел змею на своей груди! Мне светит приют для нищих, а ты...

– Да помолчи ты, старый конь морской!
– сказал Билл.
– У Стива, то есть Ларса, и так проблем хватает, а тут еще ты воешь и ноешь, как маньяк какой-то. Эти скандинавы могут что-нибудь заподозрить, если вы будете долго болтать по-английски! Не обращай на него внимания, Стив, то есть Ларс. Сделай этого датчанина!

Опять прозвучал гонг, и я, раздираемый противоречивыми чувствами и едва не впав в отчаяние, вышел продолжать бой. Это самое опасное состояние, особенно когда выходишь против такого бойца, как Хакон Торкилсен. Я услышал предостерегающий крик болельщиков-шведов и не успел ничего сообразить, как у меня из глаз посыпались искры. Через некоторое время до меня дошло, что я лежу на ринге. Чтобы выяснить, сколько мне еще отдыхать, я стал прислушиваться к голосу судьи, ведущего отсчет секунд.

Поверх криков публики я различил чей-то монотонный голос, но смысл слов до меня не доходил. Я потряс головой, и мой взгляд прояснился. Надо мной, поднимая и опуская руку, стоял Йон Ярссен, однако я не понимал ни единого слова. Он вел отсчет по-шведски!

Не рискуя залеживаться лишнюю секунду, я вскочил на ноги прежде, чем в голове перестало звенеть, и тут же словно тайфун на меня налетел Хакон - ему не терпелось меня прикончить.

Но я уже был вне себя от ярости и успел начисто забыть и о Старике, и о его дурацком пари. Я встретил противника таким хуком слева, что у него чуть башка не слетела с плеч. Шведы завыли от восторга. Я пошел в наступление и заработал обеими руками, стараясь попасть Хакону в сердце и сбить дыхание. Мы провели быстрый обмен ударами в ближнем бою, и внезапно Хакон упал. Правда, он скорей поскользнулся, чем упал от удара, но он был не глуп и стал дожидаться конца отсчета, отдыхая на одном колене.

Я стал следить за движением руки судьи, стараясь запомнить, как произносятся на незнакомом языке числительные, однако Ярссен вел отсчет не на том языке, на котором считал секунды мне! Потом до меня дошло: мне он считал на шведском, а Хакону - на датском. Эти языки очень схожи, но для меня, не знающего ни одного слова ни на том, ни на другом, их отличий вполне хватило, чтобы вконец запутаться. Тут я понял, что мне предстоит веселенький вечерок.

На счет "девять" (я сосчитал взмахи судейской руки) Хакон вскочил и накинулся на меня как бешеный. Я отбивался вполсилы, а шведы издавали возгласы удивления по поводу перемены, происшедшей со мной после стремительного первого раунда.

* * *

Я не раз говорил, что боец не может драться в полную силу, если его мысли заняты чем-то другим. Передо мной стояла занятная задачка, о решении которой стоило побеспокоиться. Если прекратить бой, то я окажусь распоследним трусом и буду презирать себя до конца жизни, а мои друзья по судну потеряют последние деньги, впрочем, как и шведы, что поставили на меня и болели за меня, как за родного брата. Я не мог предать их. С другой стороны, в случае моей победы Старик потеряет судно,

в котором заключено все его состояние и которое он любит, как родную дочь. Эта потеря разобьет ему сердце и сделает его нищим. Вдобавок ко всему, независимо от исхода матча, этот негодяй Ярссен собирался объявить зрителям, что я никакой не швед. Всякий раз, когда мы входили в клинч, я бросал взгляд на Ярссена, и тот многозначительно прикасался к синяку под глазом. Я пребывал в самом мрачном настроении и ужасно хотел испариться или что-нибудь в этом роде.

Когда в перерыве между раундами я снова оказался на своем табурете, Старик опять стал упрашивать меня поддаться, а Билл с помощниками требовали, чтобы я встряхнулся и прикончил Торкилсена. Мне казалось, что я сойду с ума.

Четвертый раунд я начал неторопливо, и Хакон, решив, что я растратил боевой дух (если он вообще у меня был), нанес мне три быстрых безответных удара по лицу.

Я вынудил его войти в клинч, напоминавший медвежьи объятия, из которых ему было никак не вырваться. И вот пока мы напряженно обменивались ударами, Торкилсен выплюнул мне в лицо какие-то слова. Понять их я не мог, но по интонации уловил общий смысл. Он обозвал меня трусом! Меня, Стива Костигана, грозу всех морей!

С диким воплем я вышел из клинча и нанес Хакону смертельный удар правой в челюсть, от которого он едва не рухнул. Прежде чем мой противник успел обрести равновесие, я набросился на него и стал молотить как безумный, забыв обо всем на свете и помня лишь одно: я - Стив Костиган, лучший боец с самого крутого из всех судов!

Мощно работая обеими руками, я оттеснил датчанина на край ринга и прижал к канатам. Хакон пригнул голову и ушел в защиту, поэтому мои удары главным образом попадали ему по локтям и перчаткам, а зрители, наверно, думали, что я избиваю его до смерти. Внезапно сквозь гул толпы до меня долетел голос Старика:

– Стив, ради Бога угомонись! Я пойду с протянутой рукой, и ты будешь в этом виноват!

* * *

Эти слова вывели меня из равновесия. Я непроизвольно опустил руки и немного отступил назад. Хакон тут же воспользовался этим и, мгновенно выйдя из зашиты, набросился на меня с горящими глазами и со страшной силой врезал справа по челюсти.

Бац! Я опять оказался на полу, а рефери, склонившись надо мной, снова стал считать по-шведски. Я решил не дожидаться конца отсчета и встал на ноги. Хакон тут же накинулся на меня, но я повис на нем, и ему удалось вырваться только с помощью рефери.

Датчанин яростной атакой прижал меня к канатам, но в таком положении я всегда бываю особенно опасен - в этом убедились многие классные бойцы, пришедшие в сознание только в раздевалке. Едва я почувствовал спиной грубые волокна канатов, как ошарашил противника резким правым апперкотом, от которого его голова откинулась назад чуть ли не до лопаток. На этот раз ему пришлось войти в спасительный клинч и повиснуть на мне.

Глядя поверх плеча соперника на море белокурых голов и орущих лиц, я различил знакомые фигуры. По одну сторону ринга, ближе к моему углу, стоял Старик и пританцовывал как на раскаленной сковородке, смахивая пьяные слезы и дергая себя за бакенбарды. По другую сторону стоял худой старый моряк с бегающими глазками и весь лоснился от удовольствия, размахивая какой-то бумажкой. Капитан Гид Джессап, старый негодник! Он знал, что по пьянке Старик способен поставить на спор все что угодно, даже "Морячку" прекраснейшее из судов, когда-либо огибавших мыс Горн. И это против "Черного короля" - ржавой посудины, которая гроша ломаного не стоит. А совсем рядом со мной рефери Ярссен пытался расцепить нас с датчанином и одновременно нежно шептал мне в ухо: