Виконт де Бражелон или Десять лет спустя (3 тома) Ил. Ж.Боже
Шрифт:
— Напротив, я собираюсь покинуть Англию и переселиться во Францию.
Теперь пришла очередь Анны Австрийской выразить изумление.
— Как? — сказала она. — Значит, вы в немилости у нового короля?
— Нет, ваше величество, король оказывает мне безграничную благосклонность.
— Значит, у вас есть какая-нибудь тайная причина, которая руководит вами?
— Нет, ваше величество, — с живостью ответил Бекингэм. — В моем решении нет ничего тайного. Мне нравится жизнь во Франции; мне нравится двор, где во всем чувствуется вкус и любезность; наконец, я люблю, ваше величество, искренний характер ваших наслаждений, не свойственный моей нации.
Анна Австрийская улыбнулась тонкой улыбкой.
— Искренние наслаждения! — воскликнула она. — Хорошо ли вы подумали, герцог, об этой искренности?
Бекингэм что-то пробормотал.
— Не может быть такого искреннего наслаждения, — продолжала королева, — которое могло бы воспрепятствовать человеку вашего положения…
— Ваше величество, — прервал ее герцог, — мне кажется, вы очень настаиваете на этом.
— Вы находите, герцог?
— Простите, ваше величество, но вы уже второй раз подчеркиваете привлекательность моей родной Англии, умаляя очарование Франции.
Анна Австрийская подошла к молодому человеку, и, положив свою руку на его плечо, вздрогнувшее от этого прикосновения, сказала:
— Поверьте, герцог, ничто не сравнится с жизнью на родине. Мне часто случалось вспоминать об Испании. Я прожила долгую жизнь, милорд, очень долгую для женщины, но, сознаюсь, не проходило ни одного года без того, чтобы я не пожалела об Испании.
— Ни одного года, ваше величество? — холодно произнес молодой герцог.
— Ни одного года из тех лет, когда вы были королевой красоты, какою остались и сейчас.
— О, не надо лести, герцог, я могла бы быть вашей матерью.
Она вложила в эти слова такую нежность, которая проникла в сердце Бекингэма.
Да, — продолжила она, — я могла бы быть вашей матерью и потому даю вам добрый совет.
— Совет вернуться в Лондон? — вскричал он.
— Да, милорд.
Герцог испуганно сжал руки, что не могло не произвести впечатления на женщину, которую дорогие ей воспоминания расположили к чувствительности.
— Так надо, — прибавила королева.
— Как? — воскликнул он. — Мне серьезно говорят, что я должен уехать, что я должен отправиться в изгнание?..
— Вы сказали — отправиться в изгнание? Ах, герцог, можно подумать, что ваша родина Франция!
— Ваше величество, родина любящих — страна тех, кого они любят.
— Ни слова больше, милорд, — остановила его королева. — Вы забываете, с кем говорите!
Бекингэм опустился на колени.
— Ваше величество, вы источник ума, доброты, милосердия. Вы первая не только в этом королевстве и не только по вашему положению, вы первая во всем свете благодаря вашим высоким достоинствам. Я ничего не говорил.
Разве я сказал что-нибудь, что заслуживало бы такого сурового ответа?
Разве я выдал себя?
— Вы себя выдали, — тихо сказала королева.
— Не может быть! Я ничего не знаю!
— Вы забыли, что говорили, вернее думали вслух, при женщине, и потом…
— И потом, — быстро перебил он ее, — никто не знает о том, в чем я невольно сознался.
— Напротив, знают все, герцог: вам свойственны и достоинства и недостатки молодости.
— Меня предали, на меня донесли!
— Кто?
— Те, кто уже в Гавре с адской проницательностью читал в моем сердце, как в раскрытой книге.
— Я не знаю, кого вы имеете в виду.
— Например, виконта де Бражелона.
— Я слышала это имя, но не знаю человека, который его носит. Нет, де Бражелон ничего не говорил.
— Кто же тогда? О, ваше величество, если бы кто-нибудь осмелился увидеть во мне то, чего я сам не хочу в себе видеть…
— Что сделали бы вы тогда, герцог?
— Существуют тайны, убивающие тех, кто их знает.
— Тот, кто проник в вашу тайну, безумец, еще не убит. Да вы и не убьете его. Он вооружен всеми правами. Это муж, это человек ревнивый, это второй дворянин Франции, это мой сын, Филипп Орлеанский.
Герцог побледнел.
— Как вы жестоки, ваше величество! — молвил он.
— Бекингэм, — печально проговорила Анна Австрийская, — вы изведали все крайности и сражались с тенями, когда вам было так легко остаться в мире с самим собой.
— Если мы воюем, ваше величество, то умираем на поле сражения, — тихо сказал молодой человек, впадая в глубокое уныние.
Анна подошла к нему и взяла его за руку.
— Виллье, — заговорила она по-английски с жаром, против которого никто не мог бы устоять, — о чем вы просите? Вы хотите, чтобы мать принесла вам в жертву сына, чтобы королева согласилась на бесчестие своего дома?
Дитя, не думайте больше об этом. Как! Чтобы избавить вас от слез, я должна совершить два преступления, Виллье? Вы говорили об умерших. Умершие, по крайней мере, были почтительны и покорны; они склонились перед приказанием удалиться в изгнание; они унесли с собой свое отчаяние как богатство, скрытое в сердце, потому что отчаяние было даром любимой женщины, и бежавшая от них смерть казалась им счастьем, милостью.
Бекингэм поднялся. Черты его лица исказились, он прижал руку к сердцу.