Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 3
Шрифт:
– Значит, процесс, скандал и бесчестье, и все как гром с неба: слепо, жестоко, безжалостно.
Арамис подошел к Фуке, который весь трепетал в своем кресле перед открытыми ящиками. Он положил ему на плечо руку и сказал ласковым тоном:
– Никогда не забывайте, что положение господина Фуке не может идти в сравнение с положением Самблансе или Мариньи.
– Почему же, господи боже?
– Потому что против этих министров был возбужден процесс и приговор приведен в исполнение. А с вами этого случиться не может.
– И опять-таки почему? Ведь казнокрад
– Преступник, имеющий возможность укрыться в убежище, никогда не бывает в опасности.
– Спасаться? Бежать?
– Я говорю не об этом; вы забываете, что такие процессы могут быть возбуждены только парламентом, что ведение их поручается генеральному прокурору и что вы сами являетесь таковым. Итак, если только вы не пожелаете осудить себя самого…
– О! – вдруг воскликнул Фуке, стукнув кулаком по столу.
– Ну что, что еще?
– То, что я больше не прокурор.
Теперь мертвенно побледнел Арамис, и он сжал руки с такою силою, что хрустнули пальцы. Он растерянно посмотрел на Фуке и, отчеканивая каждый слог, произнес:
– Вы больше не прокурор?
– Нет.
– С какого времени?
– Тому уже четыре иль пять часов.
– Берегитесь, – холодно перебил Арамис, – мне кажется, что вы не в себе, дорогой мой. Очнитесь!
– Я говорю, – продолжал Фуке, – что не так давно явился ко мне некто, посланный моими друзьями, и предложил миллион четыреста тысяч за мою должность. И я продал ее.
Арамис замолк. На его лице мелькнуло выражение ужаса, и это подействовало на суперинтенданта сильнее, чем могли бы подействовать все крики и речи на свете.
– Значит, вы очень нуждались в деньгах? – проговорил наконец Арамис.
– Да, тут был замешан долг чести.
И в немногих словах Фуке рассказал Арамису о великодушии г-жи де Бельер и о том способе, каким он посчитал нужным отплатить за это великодушие.
– Очень красивый жест, – сказал Арамис. – Во сколько же он вам обошелся?
– Ровно в миллион четыреста тысяч, вырученных за мою должность.
– Которые вы, не раздумывая, тут же на месте и получили? О, мой неразумный друг!
– Я еще не получил их, но получу завтра.
– Значит, это дело еще не закончено?
– Оно должно быть закончено, так как я выписал ювелиру чек, по которому он должен ровно в двенадцать получить эту сумму из моей кассы, куда она будет внесена между шестью и семью часами утра.
– Слава богу! – вскричал Арамис и захлопал в ладоши. – Ничто, стало быть, не закончено, раз вам еще не уплачено.
– А ювелир?
– Без четверти двенадцать вы получите от меня миллион четыреста тысяч.
– Погодите! Ведь в шесть утра я должен подписать договор.
– Ручаюсь, что вы его не подпишете.
– Шевалье, я дал слово.
– Вы возьмете его назад, вот и все.
– Что вы сказали! – воскликнул глубоко потрясенный Фуке. – Взять назад слово, которое дал Фуке?
На почти негодующий взгляд министра Арамис ответил взглядом, исполненным гнева.
– Сударь, – сказал он, – мне кажется, что я с достаточным основанием могу быть назван порядочным человеком, не так ли? Под солдатским плащом я пятьсот раз рисковал жизнью, в одежде священника я оказал еще более важные услуги богу, государству, а также друзьям. Честное слово стоит не больше того, чем человек, давший его. Когда он держит его – это чистое золото; оно же – разящая сталь, когда он не желает его держать. В этом случае он защищается этим словом, как оружием чести, ибо если порядочный человек не держит своего честного слова, значит, он в смертельной опасности, значит, он рискует гораздо большим, чем та выгода, которую может извлечь из этого его враг. В таком случае, сударь, обращаются к богу и своему праву.
Фуке опустил голову:
– Я бедный бретонец, простой и упрямый, и мой ум восхищается вашим и страшится его. Я не говорю, что держу свое слово из добродетели. Если хотите, я держу его по привычке. Но простые люди достаточно простодушны, чтоб восхищаться этой привычкой. Это единственная моя добродетель. Оставьте же мне воздаваемую за нее добрую славу.
– Значит, не позже как завтра вы подпишете акт о продаже должности, которая защищает вас от всех ваших врагов?
– Подпишу.
Арамис глубоко вздохнул, осмотрелся вокруг, как тот, кто ищет, что бы ему разбить, и произнес:
– Мы располагаем еще одним средством, и я надеюсь, что вы не откажетесь применить его.
– Конечно, нет, если оно благопристойно… как все, что вы предлагаете, мой дорогой друг.
– Нет ничего более благопристойного, чем побудить вашего покупателя отказаться от сделанной им покупки. Он из числа ваших друзей?
– Разумеется… но…
– Но если это дело вы предоставите мне, я не отчаиваюсь.
– Предоставляю вам быть полным хозяином в нем.
– С кем же вы вели ваши переговоры? Кто он?
– Я не знаю, знаете ли вы членов парламента?
– Большинство. Это какой-нибудь президент?
– Нет, это простой советник.
– Вот как!
– И имя его – Ванель.
Арамис побагровел.
– Ванель! – вскричал он, вставая со своего кресла. – Ванель! Муж Маргариты Ванель?
– Да.
– Вашей бывшей любовницы?
– Вот именно, дорогой друг. Ей захотелось стать гене-ральною прокуроршей. Я должен был предоставить хоть это бедняге Ванелю, и, кроме того, я выигрываю также на том, что доставляю удовольствие его милой жене.
Арамис подошел вплотную к Фуке, взял его за руку и хладнокровно спросил:
– Знаете ли вы имя нового возлюбленного Маргариты Ванель? Его зовут Жан-Батист Кольбер. Он интендант финансов. Он живет на улице Круа-де-Пти-Шан, куда сегодня вечером ездила госпожа де Шеврез с письмами Мазарини, которые она хочет продать.
– Боже мой, боже мой! – прошептал Фуке, вытирая струившийся по лбу пот.
– Теперь вы начинаете понимать?
– Что я погиб, погиб безвозвратно? Да, я это понял!
– Не находите ли вы, что тут придется, пожалуй, соблюдать свое слово несколько менее твердо, чем Регул?