Виконт де Бражелон или десять лет спустя
Шрифт:
Генриетта украдкой смотрела на Людовика. В глубине его сердца она видела любовь, как опытный водолаз видит жемчужину на дне моря.
Она поняла, что Людовик колеблется, быть может, даже терзается сомнениями и надо слегка подтолкнуть это ленивое или робкое сердце.
— Итак?.. — проговорила она, прерывая молчание.
— Что вы хотите сказать? — спросил Людовик.
— Я хочу сказать, что мне придется вернуться к принятому мной решению.
— К какому решению?
— К тому, которое я уже сообщила вашему величеству, когда между нами происходило первое объяснение по поводу ревности принца.
— Что же вы мне сказали тогда? — с беспокойством спросил Людовик.
— Разве вы уже забыли, государь?
— Увы, если это какое-нибудь новое несчастье, то, наверное, скоро вспомню.
— О, это несчастье только для меня, государь, — отвечала Генриетта, но несчастье необходимое.
— Да скажите же наконец, что такое!
— Отъезд!
— Ах, сделать это неумолимое решение?
— Поверьте, государь, что я приняла это решение не без жестокой внутренней борьбы… Право, государь, мне следует вернуться в Англию.
— Никогда, никогда я не допущу, чтобы вы покинули Францию! — вскричал король.
— И однако же, — продолжала принцесса тоном кроткой решимости, — это совершенно необходимо, государь. Больше того, я убеждена, что такова воля вашей матери.
— Воля! — воскликнул король. — Вы произнесли странное слово в моем присутствии, дорогая сестра!
— Но разве, — ответила с улыбкой Генриетта, — вы не подчинились бы с удовольствием воле доброй матери?
— Перестаньте, бога ради; вы разрываете мне сердце. Вы говорите о своем отъезде с таким спокойствием…
— Я не рождена для счастья, государь, — грустно отвечала принцесса, с детства я привыкла к тому, что самые дороге мои мечты не сбываются.
— Вы говорите правду? И теперь отъезд помешал бы осуществиться дорогой вам мечте?
— Если я отвечу «да», вас это утешит, государь?
— Жестокая!
— Тише, государь, к нам идут.
Король осмотрелся кругом.
— Нет, никого, — сказал он. Потом, снова обращаясь к принцессе, продолжал:
— Послушайте, Генриетта, ведь против ревности мужа есть и другие средства, кроме вашего отъезда, который убил бы меня…
Генриетта с сомнением пожала плечами.
— Да, да, убил бы, — продолжал Людовик. — Неужели, повторяю, ваше воображение… или, лучше сказать, ваше сердце не способно внушить вам что-нибудь иное?
— Боже мой, что, по-вашему, оно должно внушить мне?
— Скажите, как доказать человеку, что его ревность не имеет основания?
— Прежде всего, государь, ему не дают никаких поводов к ревности, то есть любят только его.
— Я ожидал иного.
— Чего же вы ожидали?
— Ревнивца можно успокоить, скрывая свое чувство к тому, кто возбуждает его ревность.
— Скрывать трудно, государь.
— Счастье всегда добывается с трудом. Что касается меня, то, клянусь вам, я могу, если нужно, сбить с толку всех ревнивцев, сделав вид, что отношусь к вам так же, как к любой другой женщине.
— Плохое, слабое средство, — проговорила молодая женщина, покачивая прелестною головкою.
— Вам никак не угодишь, дорогая Генриетта, — сказал Людовик с неудовольствием. — Вы отвергаете все, что я предлагаю. Но, по крайней мере, предложите что-нибудь сами… Я очень доверяю изобретательности женщин.
— Хорошо, я придумала. Вы слушаете, государь?
— Что за вопрос? Вы решаете мою судьбу и спрашиваете, слушаю ли я!
— Я сужу по себе. Если бы я подозревала, что мой муж ухаживает за другой женщиной, то меня могла бы успокоить только одна вещь?
— Какая?
— Мне нужно было бы прежде всего убедиться, что он не интересуется этой женщиной.
— Да ведь это самое я говорил вам сейчас.
— Да, но только я бы не успокоилась, пока не увидела бы, что он ухаживает за другою.
— Ах, я понимаю вас, Генриетта, — с улыбкой подхватил Людовик. — Это средство, конечно, остроумно, но жестоко.
— Почему?
— Вы излечиваете ревнивца от подозрений, по наносите ему рану в сердце. Страх его пройдет, но остается боль, а это, по-моему, еще хуже.
— Согласна. Но зато он не заметит, даже подозревать не будет, кто его настоящий враг, и не помешает истинной любви. Он направит свое внимание в ту сторону, где оно никому и ничему не повредит. Словом, государь, моя система, против которой вы, к моему удивлению, возражаете, вредна для ревнивца, но полезна для влюбленных. А кто же, государь, кроме вас, когда-нибудь жалел ревнивца? Это особая болезнь, гнездящаяся в воображении, и, как все воображаемые болезни, она неизлечима. Дорогой государь, я вспоминаю по этому поводу афоризм моего ученого доктора Доли, очень остроумного человека. «Если у вас две болезни, — говорил он, — выберите одну, которая вам больше нравится, я вам оставлю ее. Она поможет мне справиться с другой».
— Хорошо сказано, дорогая — Генриетта, — с улыбкою отвечал король. Я завтра же назначу ему пенсию за его афоризм. Вот и вы, Генриетта, изберите меньшее из зол. Вы не отвечаете, улыбаетесь. Я догадываюсь: меньшее из зол — пребывание во Франции? Ну и отлично. Это зло я вам оставлю, а сам примусь лечить большее зло и сегодня же подыщу предмет для отвлечения внимания ревнивцев обоего пола, которые преследуют вас.
— Тес… На этот раз к нам и вправду подходят, — сказала принцесса и наклонилась, чтобы сорвать барвинок в густой траве.
И в самом деле, с вершины горки по направлению к ним мчалась целая толпа дам и кавалеров. Причиною этого набега был великолепный виноградный сфинкс, похожий сверху на сову и с нижними крылышками, напоминающими лепестки розы.
Эта редкая добыча попалась в сачок мадемуазель де Тонне-Шарант, которая с гордостью показывала ее своим менее счастливым соперницам. Царица охоты уселась в двадцати шагах от скамьи, на которой помещались Людовик и Генриетта, прислонилась к роскошному дубу, обвитому плющом, и приколола бабочку к своей длинной трости. Мадемуазель де Тонне-Шарант была очень хороша собою. Поэтому кавалеры покинули прочих дам и столпились около нее в кружок, под предлогом поздравить ее с удачею.