Виконт де Бражелон или десять лет спустя
Шрифт:
План де Сент-Эньяна был такой.
Если сведения окажутся благоприятными, то уверить короля, что именно он нашел жемчужину, и добиваться привилегии вставить эту жемчужину в королевскую корону. Если же сведения окажутся неблагоприятными, что было вполне возможно, то выведать, в какой степени король увлечен Лавальер, и затем передать королю добытые сведения в такой форме, чтобы за этим последовало изгнание девчонки, а потом приписать себе заслугу этого изгнания в глазах всех женщин, стремившихся покорить королевское сердце, начиная с принцессы и кончая королевой.
В случае же, если король проявит упорство в своих желаниях, — скрыть от него дурные сведения; дать знать Лавальер, что эти дурные сведения все без исключения глубоко погребены в памяти человека, узнавшего их; блеснуть, таким образом, своим великодушием в глазах несчастной девушки, пробудить в ней чувства признательности и страха и при помощи этих чувств вечно держать ее в зависимости, сделать ее своей соумышленницей при дворе, которая, преуспевая сама, была бы заинтересована и в его преуспеянии.
Если же допустить, что в один прекрасный день тайна ее прошлого все-таки обнаружится, — принять заранее все предосторожности, чтобы сделать в присутствии короля вид, будто ему ничего не было известно. Даже в этот день он останется в глазах Лавальер все тем же великодушным человеком.
С этими-то мыслями, созревшими в голове де Сент-Эньяна в какие-нибудь полчаса, лучший сын века, как сказал бы Лафонтен, принялся за дело, твердо решив заставить заговорить де Гиша, иными словами — посеять в нем сомнение относительно его счастья, о причинах которого де Сент-Эньян, впрочем, ничего не знал.
Был час ночи, когда де Сент-Эньян заметил неподвижно стоящего де Гиша, прислонившегося к стволу дерева и впившегося глазами в освещенное окно.
Час ночи, самый сладкий час, который художники венчают миртами и распускающимися цветами, час, когда слипаются глаза, а сердце трепещет, голова отягчена, когда мы бросаем взгляд сожаления на прошедший день и обращаемся с восторженными приветствиями к новому дню. Для де Гиша этот час был зарей несказанного счастья; он озолотил бы нищего, ставшего на его пути, лишь бы только этот нищий не нарушал его грез.
Как раз в этот час Сент-Эньян, приняв дурное решение, — эгоизм всегда плохой советчик, — хлопнул его по плечу.
— Вас-то я и искал, любезнейший, — вскричал он.
— Меня? — вздрогнул де Гиш, губы которого только что шептали дорогое имя.
— Да, вас. И застаю вас беседующим с луной и звездами. Уж не одержимы ли вы недугом поэзии, дорогой граф, и не сочиняете ли стихи?
Молодой человек принужден был улыбнуться, между тем как в глубине сердца посылал тысячу проклятий де Сент-Эньяну.
— Может быть, — отвечал он. — Но по какой же счастливой случайности?..
— Вижу, что вы плохо расслышали меня.
— Как так?
— Ведь я сказал, что ищу вас.
— Меня?
— Да, ищу и поймал.
— На чем же?
— На прославлении Филис.
— Вы правы, не буду спорить с вами, — рассмеялся де Гиш. — Да, дорогой граф, я воспеваю Филис.
— Это вам и подобает.
— Мне?
— Конечно, вам. Вам, неустрашимому покровителю всех красивых и умных женщин.
— Что за вздор вы городите?
— Говорю истинную правду. Мне все известно. Знаете ли, я влюблен.
— Вы?
— Да.
— Тем лучше, дорогой граф. Пойдемте, вы мне расскажете.
Де Гиш, испугавшись, чтобы Сент-Эньян не заметил этого освещенного окна, взял графа под руку и попробовал увести его.
— Нет, нет, — сказал тот, упираясь, — не тащите меня в этот темный парк, там слишком сыро.
— В таком случае ведите меня куда вам вздумается и спрашивайте о чем желаете, — покорился де Гиш.
— Вы крайне любезны.
Затем, помолчав немного, де Сент-Эньян продолжал:
— Дорогой граф, мне очень хотелось бы услышать ваше мнение об одной особе, которой вы оказывали покровительство.
— И которую вы любите?
— Я не говорю ни да, ни нет, дорогой мой… Вы понимаете, что нельзя рисковать своим сердцем очертя голову и что сначала нужно принять меры предосторожности.
— Вы правы, — вздохнул де Гиш, — сердце — весьма хрупкая вещь.
— Мое в особенности. Оно такое нежное, уверяю вас.
— О, это всем известно, граф. А дальше?
— А дальше вот что. Дело идет попросту о мадемуазель де Тонне-Шарант.
— Вот как! Дорогой Сент-Эньян, мне кажется, что вы сошли с ума.
— Почему же?
— Я никогда не покровительствовал мадемуазель де Тонне-Шарант.
— Неужели?
— Никогда.
— А разве не вы представили мадемуазель де Тонне-Шарант принцессе?
— Но вам ведь лучше чем кому-либо должно быть известно, дорогой граф, что мадемуазель де Тонне-Шарант из такого дома, что не нуждается ни в какой протекции, а, напротив, сама принцесса желала иметь ее своей фрейлиной.
— Вы смеетесь надо мной.
— Нет, честное слово, не понимаю, что вы хотите сказать.
— Значит, вы не причастны к тому, что она допущена ко двору?
— Пет.
— Вы с ней незнакомы?
— Впервые я увидел ее в тот день, когда она представлялась принцессе.
А поскольку я совсем не покровительствовал ей, совсем незнаком с ней, то и не могу дать вам, дорогой граф, сведений, которые вы хотели бы получить.
При этом де Гиш сделал движение, как бы намереваясь ускользнуть от своего собеседника.