Виконт де Бражелон или десять лет спустя
Шрифт:
— Впоследствии, может быть, окажется лучше, что господин Фуке ничего не дарил вам.
— Не понимаю, — отвечал Портос.
— Вам незачем понимать.
— Однако…
— Потом я объясню вам все, Портос.
— Тут какая-то политика, держу пари.
— И самая тонкая.
При слове политика Портос опустил голову; подумав с минуту, он продолжал:
— Признаюсь вам, д'Артаньян, я не политик.
— О да, я ведь отлично это знаю.
— Никто этого не знает. Вы сами сказали мне это, храбрец из храбрецов.
— Что я вам сказал, Портос?
— Что на все свое время. Вы сказали мне это, и я узнал на опыте. Приходит пора, когда получаешь удары шпагой с меньшим удовольствием, чем в былое время.
— Да, это моя мысль.
— И моя тоже, хотя я не верю в смертельные удары.
— Однако вы же убивали?
— Да, но сам ни разу не был убит.
— Отличный довод.
— Итак, я не думаю, что умру от клинка шпаги или от ружейной пули.
— Значит, вы ничего не боитесь?.. Впрочем, Может быть, воды?
— Нет, я плаваю, как выдра.
— Тогда, может быть, перемежающейся лихорадки?
— Я никогда не болел лихорадкой и думаю, что никогда не заболею. Но я вам сделаю одно признание. — И Портос понизил голос.
— Какое? — спросил д'Артаньян, тоже понизив голос.
— Я признаюсь вам, — повторил Портос, — что я до смерти боюсь политики.
— Да что вы? — воскликнул д'Артаньян.
— Тише, — сказал Портос громовым голосом. — Я видел его преосвященство господина кардинала де Ришелье и его преосвященство господина кардинала Мазарини; один держался красной политики, а другой — черной. Я никогда не был особенно доволен ни той, ни другой: первая привела на плаху господина де Марсильяка, де Ту, де Сен-Мара, де Шале, де Бутвиля, де Монморанси; вторая — множество фрондеров, к которым и мы принадлежали, дорогой мой.
— К которым, напротив, мы не принадлежали, — поправил д'Артаньян.
— Нет, принадлежали, потому что если я обнажал шпагу за кардинала, то наносил удары за короля!
— Дорогой Портос!
— Докончу. Я так боюсь политики, что, если под всем этим кроется политика, я немедленно возвращаюсь в Пьерфон.
— И вы будете совершенно правы. Но и я, дорогой Портос, терпеть не могу политики, говорю вам напрямик. Вы работали над укреплением Бель-Иля; король пожелал узнать имя талантливого инженера, производившего работу; вы застенчивы, как все люди дела. Может быть, Арамис хочет оставить вас в тени, но я увожу вас и громко заявляю всем о ваших заслугах; король награждает вас — вот и вся моя политика.
— О, такая политика мне по вкусу, — кивнул Портос, протягивая руку д'Артаньяну.
Но д'Артаньян знал руку Портоса; он знал, что рука обыкновенного человека, попав между пятью пальцами барона, не выходила оттуда без повреждений. Поэтому он протянул другу не руку, а кулак. Портос даже не заметил этого. Тотчас же они вышли из дому.
Стража пошепталась немного, было произнесено несколько слов, которые д'Артаньян понял, но не стал объяснять Портосу.
«Наш друг, — сказал он себе, — был попросту пленником Арамиса. Посмотрим, что произойдет, когда этот заговорщик окажется на свободе».
Глава 11
КРЫСА И СЫР
Д'Артаньян и Портос пошли пешком.
Когда д'Артаньян, переступив порог лавки «Золотой пестик», объявил Планше, что г-н дю Баллон путешественник, которому следует оказывать как можно больше внимания, а Портос задел пером шляпы потолок, — что-то вроде тяжелого предчувствия омрачило удовольствия, которые Планше готовил себе на завтра. Но у нашего лавочника было золотое сердце, и, несмотря на внутреннее содрогание, тотчас же подавленное им, Планше принял Портоса сердечно и почтительно.
Портос сначала держался немного натянуто, помня расстояние, отделявшее в те времена барона от торговца. Но мало-помалу он стал вести себя непринужденно, видя, с каким усердием и предупредительностью Планше хлопочет около него.
Особенно оценил он разрешение, пли, вернее, предложение, запускать огромные руки в ящики с сушеными и засахаренными фруктами, в мешки с миндалем и орехами, в пакеты со сластями. Вот почему, несмотря на приглашение Планше подняться на антресоли, Портос предпочел просидеть весь вечер в лавке, где его пальцы всегда находили то, что чуял его нос и видели глаза.
Прекрасные провансальские винные ягоды, орехи из Фореста и туренские сливы развлекали Портоса в течение пяти часов подряд. Его зубы, как жернова, сокрушали орехи, скорлупу которых он сплевывал на пол, и она трещала под ногами всех, кто проходил мимо. Портос захватывал губами целую гроздь муската в полфунта весом и одним глотком отправлял ее в желудок.
Объятые ужасом приказчики только молча переглядывались, забившись в угол. Они не знали Портоса и никогда до сих пор не видели его. Порода титанов, носивших панцири и латы Гуго Капета, Филиппа-Августа и Франциска I, начинала исчезать. Поэтому они спрашивали себя, не людоед ли это из волшебных сказок, в ненасытном желудке которого исчезнет все содержимое магазина Планше, вместе с бочками и ящиками.
Щелкая, жуя, грызя, кусая и глотая, Портос время от времени говорил бакалейщику:
— У вас славная торговля, дружище Планше.
— Он скоро обанкротится, если так будет продолжаться, — ворчал старший приказчик, которому Планше обещал передать магазин. В полном отчаянии он подошел к Портосу, заслонявшему путь к прилавку. Он надеялся, что Портос встанет и это движение отвлечет его от истребления сладостей.
— Что вам угодно, мой друг? — любезно спросил Портос.
— Я хотел бы пройти, сударь, если это не слишком побеспокоит вас.
— Справедливое желание, — сказал Портос, — и оно ничуть не обеспокоит меня.
И с этими словами он схватил приказчика за пояс, поднял на воздух, осторожно перенес через свои колени и поставил на землю. Он произвел эту операцию, улыбаясь все так же благодушно. У бедного малого от страха ноги подкосились, и он беспомощно опустился на мешок с пробками.
Однако, видя кротость великана, он набрался храбрости и сказал:
— Сударь, будьте осторожнее.