Виконт де Бражелон или десять лет спустя
Шрифт:
— Раскрыл.
Планше рассмеялся скорее добродушно, чем лукаво, и откупорил бутылку белого вина.
— Пощади мою голову.
— О, когда вы, сударь, потеряете голову…
— Теперь она у меня ясная, и я намерен беречь ее более чем когда-либо. Сначала поговорим о финансах… Как поживают наши деньги?
— Великолепно. Двадцать тысяч ливров, которые я получил от вас, у меня в обороте; они приносят мне девять процентов. Я вам отдаю семь процентов, стало быть, еще зарабатываю на них.
— И ты доволен?
— Вполне. Вы привезли еще денег?
— Нет, но кое-что получше… А разве тебе нужны еще деньги?
— О нет! Теперь всякий готов мне ссудить, я умею вести дела.
— Ты когда-то мечтал об этом.
— Я подкапливаю немного… Покупаю товары у моих нуждающихся собратьев, ссужаю деньгами тех, кто стеснен в средствах и не может расплатиться.
— Неужели без лихвы?
— О, господин! На прошлой неделе у меня было целых два свидания на бульваре из-за слова, которое вы только что произнесли.
— Черт подери! Неплохо! — промолвил д'Артаньян.
— Меньше тринадцати процентов не соглашаюсь, — отозвался Планше, таков мой обычай.
— Бери двенадцать, — возразил д'Артаньян, — а остальные называй премией и комиссионными.
— Вы правы, господин. А какое же у вас дело?
— Ах, Планше, рассказывать о нем долго и трудно.
— Все-таки расскажите.
Д'Артаньян подергал ус, как человек, не решающийся довериться собеседнику.
— Что такое? Торговое предприятие? — спросил Планше.
— Да.
— Выгодное?
— Да, четыреста процентов.
Планше так ударил кулаком по столу, что бутылки задрожали, точно от испуга.
— Неужели?
— Думаю, что можно получить и больше, — хладнокровно молвил д'Артаньян. — Но лучше обещать меньше…
— Черт возьми! — сказал Планше, придвигая стул. — Но ведь это бесподобное дело!.. А много в него можно вложить денег?
— Каждый даст по двадцати тысяч ливров.
— Это весь ваш капитал. А на сколько времени?
— На один месяц.
— И мы получим…
— По пятидесяти тысяч наличными каждый.
— Это изумительно!.. И много придется сражаться за такие проценты?
— Да, конечно, придется немного подраться, — продолжал д'Артаньян с прежним спокойствием. — Но на этот раз, Планше, нас двое, и я беру все удары на себя.
— Нет, я не могу согласиться…
— Тебе, Планше, нельзя участвовать в этом деле.
Тебе пришлось бы бросить лавку…
— Так дело, значит, не в Париже?
— Нет, в Англии.
— В стране спекуляций? — сказал Планше. — Я ее знаю очень хорошо…
Но позвольте полюбопытствовать: какого рода дело, сударь?
— Реставрация…
— Памятников?
— Да, мы реставрируем Уайт-Холл.
— Ого!.. И за месяц, вы надеетесь?
— Беру все на себя.
— Ну, если вы, сударь, все берете на себя, так уж конечно…
— Ты прав… мне это дело знакомо… Однако я всегда не прочь посоветоваться с тобою…
— Слишком много чести… К тому же я ровно ничего не смыслю в архитектуре.
— О, ты ошибаешься, Планше: ты превосходный архитектор, не хуже меня, для постройки такого рода.
— Благодарю вас…
— Признаться, я попытался предложить это дело своим друзьям, но их не оказалось дома. Досадно, что нет больше смелых и ловких людей.
— Ах, вот как! Значит, будет конкуренция, предприятие придется отстаивать?
— Да…
— Но мне не терпится узнать подробности.
— Изволь. Только запри двери и садись поближе.
Планше трижды повернул ключ в замке.
— И открой окно. Шум шагов и стук повозок пометают подслушивать тем, кто может услышать нас.
Планше распахнул окно, и волна уличного гама ворвалась в комнату.
Стук колес, крики, звук шагов, собачий лай оглушили даже самого д'Артаньяна. Он выпил стакан белого вина и начал:
— Планше, у меня есть одна мысль.
— Ах, сударь, теперь я вас узнаю, — отвечал лавочник, дрожа от волнения.
Глава 20
В ЛАВКЕ «ЗОЛОТОЙ ПЕСТИК» НА ЛОМБАРДСКОЙ УЛИЦЕ СОСТАВЛЯЕТСЯ КОМПАНИЯ ДЛЯ ЭКСПЛУАТАЦИИ ИДЕИ Д'АРТАНЬЯНА
После минутного молчания, обдумав не одну мысль, а собрав все свои мысли, Д'Артаньян спросил:
— Любезный Планше, ты, без сомнения, слыхал об английском короле Карле Первом?
— Разумеется, сударь. Ведь вы покидали Францию, чтобы оказать ему помощь. Однако он все же погиб, да и вас едва не погубил.
— Именно так. Я вижу, что память у тебя хорошая, любезный Планше.
— Такие вещи не забываются даже при плохой памяти. Мне рассказал господин Гримо, — а ведь он не из болтливых, — как скатилась голова Карла Первого, как вы провели почти целую ночь на корабле, начиненном порохом, и как всплыл труп милейшего господина Мордаунта с золоченым кинжалом в груди. Разве такое забудешь!
— Однако есть люди, которые все это забыли.
— Разве те, которые ничего не видали или не слыхали рассказа Гримо.
— Тем лучше, если ты помнишь все это. Мне придется напомнить тебе только об одном: у короля Карла Первого остался сын.
— У него было, разрешите вам заметить, даже два сына, — возразил Планше. — Я видел меньшого, герцога Йоркского, в Париже, в тот день, когда он ехал в Пале-Рояль, и мне сказали, что он второй сын Карла Первого. Что касается старшего, то я имею честь знать его только по имени, но никогда в глаза его не видел.