Виконт де Бражелон или десять лет спустя
Шрифт:
Гурвиль бросил на него взгляд, который должен был означать: «Но ведь и вы там были вчера».
— А из чего видно, что они так уж спешат? — спросил он, чтобы выиграть время.
— Из того, сударь, — ответил хозяин, — что эти люди должны были выехать гораздо позже, чем мы, а между тем они почти догнали нас.
— Но кто вам сказал, что они не выехали из Божанси или, быть может, даже Ниора?
— Ниже Орлеана мы не видели ни одной столь же быстроходной габары.
Эти люди едут из Орлеана и очень торопятся, сударь.
Фуке и Гурвиль обменялись взглядами. Хозяин лодки заметил их беспокойство. Гурвиль, чтобы ввести его в заблуждение, как бы походя бросил ему:
— Это, должно быть, кто-нибудь из наших друзей; он побился об заклад, что догонит нас. Ну что ж, заставим его проиграть пари и не дадим ему одержать верх над нами.
Хозяин не успел раскрыть рта для ответа, что это решительно невозможно, как Фуке высокомерно произнес:
— Если кто-нибудь хочет приблизиться к нам, давайте предоставим ему эту возможность.
— Можно попробовать, монсеньер, — робко вставил хозяин габары. — Эй, вы, пошевеливайтесь!
— Нет, — приказал Фуке, — напротив, сейчас же остановитесь!
— Монсеньер, что за безумие! — прошептал Гурвиль.
— Остановитесь сейчас же! — настойчиво повторил Фуке.
Восемь весел разом остановились и, сопротивляясь точению, дали габаре обратный ход. Она застыла на месте.
Двенадцать гребцов на другой габаре сначала не заметили этого маневра первой габары и продолжали сильными рывками продвигать лодку вперед, так что она подошла на расстояние мушкетного выстрела. У Фуке было плохое зрение. Гурвилю мешало солнце, светившее ему прямо в глаза; один лишь хозяин с зоркостью, присущей людям, привыкшим бороться с разбушевавшимися стихиями, отчетливо видел пассажиров соседней габары.
— Я их хорошо вижу! — воскликнул он. — Их только двое.
— А я ничего не вижу, — заметил Гурвиль.
— Скоро и вы их увидите: еще несколько ударов веслами, и между ними и нами останется каких-нибудь двадцать шагов.
Но предсказанного хозяином не случилось; вторая габара сделала то же, что по приказанию Фуке сделала первая, и, вместо того чтобы приблизиться к мнимым друзьям, резко остановилась посредине реки.
— Ничего не понимаю! — сказал хозяин.
— И я, — проговорил следом за ним Гурвиль.
— Вы так хорошо видите пассажиров этой габары, хозяин, — попросил из своей каюты Фуке, — постарайтесь же, пока мы не удалились от них, описать их наружность.
— Мне казалось, что их там всего двое; теперь, однако, я вижу лишь одного.
— Каков он собой?
— Черноволосый, широкий в плечах человек с короткою шеей.
В этот момент темное облако закрыло собою солнце. Гурвиль, продолжавший смотреть, прикрыв рукою глаза, увидел то, что искал, и, бросившись с палубы в каюту Фуке, произнес взволнованным голосом:
— Это Кольбер!
— Кольбер? — повторил Фуке. — Как странно! Нет, это никак не возможно!
— А я утверждаю, что это он, и никто иной; и он тоже узнал меня и скрылся в палатке, что на корме. Быть может, король посылает его, чтобы передать нам повеление возвратиться.
— В таком случае он подошел бы поближе, а не стоял бы неподвижно на месте. Что ему нужно?
— Он, должно быть, следит за нами.
— Я не люблю неясностей! — воскликнул Фуке. — Пойдем прямиком на него!
— О, не делайте этого, монсеньер, не останавливайтесь, молю вас; его габара полна вооруженных людей.
— Неужели вы думаете, что он арестует меня? Почему же он не делает этого?
— Монсеньер, я считаю, что идти навстречу чему бы то ни было, даже собственной гибели, значит уронить ваше достоинство.
— А терпеть, чтобы за тобой следили, как за преступником?
— Ничто не говорит о том, что за вами следят; немного терпения, монсеньер.
— Что же нам делать?
— Больше не останавливаться; вы плывете с такой быстротой исключительно из-за желания выполнить поскорее приказ короля. Придется налечь на весла. Скоро все выяснится.
— Это верно. Раз они продолжают стоять, поехали! Трогайте!
По знаку хозяина гребцы снова взялись за весла: подгоняемое дружными усилиями отдохнувших людей судно быстро понеслось по реке. Не успела габара Фуке отойти на сто шагов, как вторая, двенадцативесельная, также тронулась с места. Это состязание длилось весь день; расстояние между судами не уменьшалось и не увеличивалось.
Под вечер Фуке решил узнать намерения своего преследователя. Он приказал гребцам приблизиться к берегу, как бы затем, чтобы выйти на землю; габара Кольбера повторила маневр и поплыла наперерез к тому же самому берегу.
Случайно в том месте, в котором Фуке якобы имел намерение высадиться, конюх замка Ланже вел на повода по цветущему прибрежному лугу трех лошадей. Должно быть, люди из двенадцативесельной габары подумали, что Фуке направляется к лошадям, приготовленным для о; о бегства, так как четверо или пятеро человек, вооруженных мушкетами, соскочили на берег.
Фуке, довольный тем, что принудил врага к демонстрации, принял это, как говорится, к сведению и велел продолжать плавание. Люди Кольбера возвратились на спое судно, и состязание между двумя габарами возобновилось с новым упорством.
Видя происходящее, Фуке почувствовал, что опасность совсем ужо нависла над ним, и он едва слышно сказал пророческим тоном:
— Ну, Гурвиль, не говорил ли я за нашим последним ужином, не говорил ли я, что я накануне гибели?
— О, монсеньер!
— Эти два судна, следующие одно за другим и так упорно соревнующиеся друг с другом, как если бы Кольбер и я оспаривали между собой приз на гонках, не олицетворяют ли они две наши судьбы, и не думаешь ли ты, мой добрый Гурвиль, что одного из нас в Нанте ожидается крушение?