Виктор Авилов
Шрифт:
По свидетельству тех, кто наблюдал его близко в последние месяцы, Виктор держался не просто мужественно, а внутренне спокойно, словно готовился к тому самому переходу в иную реальность, о котором думал с детства, — сначала со страхом и слезами, потом на какое-то время переставал думать вообще, а потом начал относиться к этой неизбежности вполне философски, надеясь, что и там найдет себе дело по душе…
Виктор Авилов ни с кем не говорил о своей болезни, в театре ничего толком и не знали. В мае Валерий Белякович приступил к репетициям спектакля «Куклы» по пьесе испанского драматурга Хасинто Грау. Авилов был распределен на роль Пигмалиона. Фактически вся эта роль состоит из одного финального монолога, но в пьесе он чрезвычайно важен. И вот на репетиции Авилов читает этот монолог. «Это было просто
Когда мы закончили „Кукол“, я по его просьбе поехал в Полтаву делать для Авилова „Дракулу“. Он очень загорелся этим материалом, к тому же ему немного надоело играть Воланда, он познакомил меня с украинским продюсером, и я отправился ставить „Дракулу“. Вити еще не было, поэтому репетировал у меня Ивар Калныньш, замечательный артист, но вот ситуация: я репетирую в Москве для него и без него, я репетирую в Полтаве для него и без него. Репетировали два других человека, а Витька умирал…»
Лариса Авилова вспоминает: «Такой степени рака, как у Вити, просто в природе не существует. Когда сделали томограмму, нам сказали, что живыми, непораженными у него оставалась лишь половина органов. В желудке — опухоль размером с мой кулак, метастазы — в легком, в позвоночнике, в тазовой кости. Как оказалось, Витя болел уже очень долго — лет девять… По врачам не ходил. Всегда повторял: „Опять язва схватила“. Думал, что эту язву сам в себе вылечит…»
Гастроли по Израилю были трудными. О них вспоминала Ольга Кабо: «Мы играли, играли, играли… Каждый день. И вот долгожданный выходной. Труппу пригласили на экскурсию в Иерусалим: храм Гроба Господня, Стена Плача… Все собирались, все замечательно себя чувствовали, а… утром намеченного дня Виктору стало плохо. Очень плохо!
Он уже и играл через преодоление… Мы все его пытались поддержать. После спектакля он, измученный, садился в машину и уезжал. Иногда, во время действия, уходил за кулисы, потому что ему было очень больно. Он просто не мог стоять на ногах… (Я недавно смотрела иерусалимские фотографии и увидела, что лицо Виктора на них получилось просто желтого цвета. Конечно, можно было уже по этому понять, что все серьезнее, чем язва.) Мы стояли на сцене и оправдывали его отсутствие, пытались сделать так, чтобы зрители ничего не поняли. И всегда старались стоять ближе к нему. У нас даже ядро спектакля стало „центрее“. Раньше мы разбивались по всей сцене, а тут осознали, что в каждый момент ему может понадобиться наша помощь…
Так вот, в тот день, когда мы собирались поехать к святым местам, Виктору стало особенно плохо. Невероятно плохо. И сейчас я думаю, может, какая-то связь есть… Тогда я, конечно, об этом не задумывалась… Он играет Дьявола и не имеет права идти к святым местам. Иначе почему именно тогда ему стало хуже и он не смог поехать? А через день он играл спектакль. Так же — через преодоление. Так же — через боль. Но его сила человеческая заключалась в том, что он еще и нас успокаивал: „Да что вы, ребята… Я сделаю. Все будет в порядке. Я сделаю. Вы, главное, не волнуйтесь. Вы играйте. Для нас главное — рассказать эту историю. Сыграть спектакль. Я выдержу все…“».
Метастазы в позвоночнике и в тазовой кости не давали ему долго стоять, мешали ходить, он постоянно испытывал жестокую боль, но пытался преодолеть ее, верил в свои силы. И актеры верили ему — слишком хотелось поверить, что все будет в порядке, что никакой мистики не существует, что Виктор Авилов выдержит все и будет еще долго-долго играть вместе с ними. Ведь он играл роль Воланда один — у Ольги Кабо было несколько замен, еще несколько актрис, которые могли ездить по миру вместо нее, а Виктор отдавал этому проекту все силы: повсюду ездил, играл ежедневно со всей той мерой затратности, что была ему присуща… И часть своей энергетики отдавал артистам, которые, в силу меньшей опытности или просто иного внутреннего устройства, дрожали от страха перед
Во время гастрольной поездки в Израиле корреспондент одной из русских газет, Полина Лим-перт взяла интервью у Виктора Авилова. Был среди вопросов и такой: «В Израиле вы играете „Мастера и Маргариту“ — произведение, основанное на истории нашей земли. Вы чувствуете эту мистическую связь?
— Да, это очень символично, и поэтому волнует нас, актеров. Вообще, существует такое поверье, что за это произведение браться опасно. Я не суеверный, я просто знаю, что те силы, о которых идет речь в романе Булгакова, существуют. И думаю, что, сыграв пьесу в Израиле, мы выполнили ее тайное предназначение…
— Константин Райкин отказался от постановки этого проекта, Юрий Любимов имел с пьесой много неприятностей, да и вы сами только что рассказали, что пережили из-за участия в этом спектакле (Виктор рассказал о событиях в Берлине. — Н. С.). Не благоразумнее было бы вообще за это не браться?
— Вообще, много чего не делать благоразумнее. Благоразумнее расти, как гриб. Или как дерево. Но на то Бог и создал человека, чтобы он страдал, мучился — и возносился к звездам…
— Про женщин говорят — не родись красивой, а родись счастливой. Если переиначить эту пословицу на мужской лад, то вы — счастливый человек?
— Да. Однозначно».
Ощущение того, что «тайное предназначение» романа Михаила Булгакова дано осуществить ему и другим актерам, занятым в проекте, было у Виктора Авилова очень сильным. Спектакли в Израиле воспринимались Виктором как миссия, заставляя моментами забывать о сильной боли. Не берусь судить, насколько права Ольга Кабо, считавшая, что Виктору стало особенно плохо в выходной день потому, что человек, играющий Дьявола, не имеет права подойти к Гробу Господню и другим святым местам, но вполне возможно, что есть в ее словах та доля мистики, что окутывает это странное, определившее многие судьбы, в том числе и судьбу своего создателя, произведение Булгакова.
Этот разговор происходил за два месяца до того, как Виктора не стало. Он уже все знал — и свой страшный диагноз, и свое не слишком отдаленное будущее… И может быть, рассуждая о том, зачем создал Бог человека, он вкладывал в свои слова о страданиях и мучениях смысл более чем определенный. И тем не менее признавался в том, что он — счастливый человек. Говорил это без какой бы то ни было бравады, без желания порисоваться; больной, до предела истощенный физически и нравственно человек уверенно говорил о том, что он счастлив, уточняя: «У меня есть отдушина — театр, где я сыграл и Гамлета, и Калигулу, и Ланцелота… Так что у меня есть ниша для применения моих актерских талантов… Между театром и кино — огромная дистанция. Театр — это некая вершина, а кино — это там, внизу».
«Там, внизу» кино ощущалось для него в эти последние месяцы именно потому, что не сумело и не захотело разгадать его истинных способностей, его истинных возможностей. Ведь было время, когда Авилов был увлечен кинематографом настолько, что хотел сам снимать фильм, вложил в этот проект немало сил, но… не случилось. И тогда, вероятно, пришло разочарование — не в искусстве, нет, но в самой нужности этого — ведь самое массовое некогда из искусств сильно изменилось в перестроечные и постперестроечные времена: глубина, тонкие психологические оценки, истинность боли, мучения и страдания человека — все то, что составляет основу актерского мастерства в театре, стало ненужно в кино. Авилов чувствовал это очень остро и — глубоко переживал «падение» кинематографа. Он, как мы уже говорили, большую часть своих собственных фильмов так и не видел — не вызывали любопытства, не хотелось смотреть на результат…