Виктор Вавич
Шрифт:
Барышня, почти девочка, белокурая, сидит, смотрит в туфли. Санька остановился и шаркнул барышне. Она встала, все еще не поднимая глаз, и положила Саньке на плечо руку. Осторожно белую перчатку на зеленый сюртук. Санька взял темп, и барышня легко пошла.
Чуть сбивчиво она ходила вокруг своего кавалера. Это не была пара: это двое танцевали рядом. Санька плотнее обхватил зыбкую талию, привлек ближе. Он сильно и верно поворачивал свою даму, и они оба больше и больше входили в мотив, вертясь, теряли пространство, как
Музыканты играли второе колено, и вальс энергично, ударами грянул: трубами, звоном. Санька круче, с порывом стал поворачивать свою даму, а она, слегка закинув голову, отдалась порыву.
Полуоткрытыми глазами, туманными, пьяными, глянула она на Саньку.
Теперь они были одни в зале — Санька не видел взволнованных берегов, не видел, как уж весь зал поднялся и закружился. Санька наклонился к своей даме, волосы слегка щекотали его щеку. Он не видел, а чувствовал, как налетали соседние пары, и ловко уворачивал от толчков свою даму, подставляя спину. Она теперь была его — он ближе ее прижал, и она покорно отдалась.
Они шли уже второй тур. Она теперь совсем открыла глаза, и Санька заметил, что она внимательно на него взглянула, как будто сейчас только увидала его, какой он. Они ровно, не замечая своих движений, работали ногами, как будто ехали на четвероногом экипаже, близко обнявшись. Они привыкли друг к другу — спокойно и верно, как будто прожито полжизни. Попробовал снова привлечь ее, он ускорил движение, и она поддалась, — как поддаются привычке, воспоминанию. Санька поглядел вокруг — далеко ли ее место, где она рядом с мамашей оставила веер на стуле.
Надо было кончать весь этот роман в два тура, и он мерил глазами расстояние. Теперь было все равно, пусть даже заговорит, и, чтоб скоротать время, неловкое, скучное время (как с толстой дамой на извозчике), Санька спросил:
— Почему вы серег не носите? Вам бы так шло.
При первом звуке его голоса она насторожилась, но, выслушав вопрос, отвернулась в сторону, ища свое место.
— Merci! — сказала она и, слегка пошатываясь от кружения, села на свой стул. На Санькин поклон закивала мамаша тройным подбородком: переливались жирные складки.
«Не то, — думал Санька, лавируя к дверям. — То должно пронзить: пронзить сладко и смертельно».
Алешка
САНЬКА хотел еще затянуться два раза и бросить папиросу. В это время на площадку лестницы вышел молодой человек в штатском сюртуке, с рукой на черной перевязи, с прыщавым лицом.
— А, Тиктин! Пляшете на радость самарским голодающим? — Он сощурил глазки и скривил толстые губы.
Санька
— Нет, почему же? — продолжал молодой человек и сделал сразу серьезное и умное лицо. — Просто приятно. Я смотрел: с барышнями… И они плечиками так вот. — И он показал, как поворачивают плечиками, и снова сощурил глазки.
— Ну и ладно, — сказал Санька, — какого вы черта, Башкин…
Санька хотел придумать что-нибудь едкое. Не находил и злился. А Башкин заговорил нарочито громко, обиженным бабьим голосом:
— Я сам танцую: отчего же? Это даже гигиенично! Ей-богу! У меня вот только рука, — и он мотнул рукой вперед.
Санька видел, что Башкину очень хочется, чтобы его спросили про руку, и нарочито не спрашивал.
В это время вальс замедлился и оборвался. Стала слышней толпа. Захлопали двери. На лестницу стали выходить кавалеры, красные, потные, обмахиваясь платками, закуривали.
Башкин оперся о балюстраду, неестественно, неуклюже: все вы тут франты, а я вот какой, нарочито такой, и вот с рукой. К нему подходили, он здоровался левой рукой.
— Что это с вами?
И Санька слышал, как Башкин рассказывал случай: бойко, литературно.
Случай состоял в том, что Башкин вовсе не ухаживал за дамой за одной… Ну, и муж чего-то приревновал. Муж толстый, выписывает «Ниву» и играет в шахматы… Почему ж не играть в шахматы? Башкин совсем не против того. Все люди, которые выписывают «Ниву», непременно играют в шашки или в шахматы…
Его не дослушивали, и подходили другие. Санька слышал, как случай разрастался. За дамой ухаживал не Башкин, а другой, такого же роста и тоже рука на перевязи… То есть у этого господина теперь тоже рука на перевязи. Только не правая, а левая. И перевязь коричневая. Даже скорей желтоватая.
Он оглянулся на Саньку и наскоро сделал хитрое лицо, даже чуть подмигнул.
В это время оркестр из зала грянул pas de quatre, и толпа стала тискаться к двери.
— Это я нарочно. Ей-богу, интересно, как кто реагирует. Я потом записываю. У меня уже целая статистика. Заходите как-нибудь… Нет, на самом деле! — И он опять сделал умное лицо. — Идите, идите вперед, мне с рукой нельзя. Вот спасибо, вы меня защищаете! Какой вы хороший! Нет, приходите, мы все это обсудим! — пел Башкин над Санькиным ухом.
В это время кто-то сильно потянул Саньку за рукав. Он оглянулся.
Подгорный Алешка, естественник, на полголовы выше толпы, тискался к нему и кивал:
— Есть к тебе два слова.
Алешка Подгорный был сыном уездного исправника, и Санька знал его за удалого парня. В химической лаборатории Алешка делал фейерверки, с треском, с взрывом, смешил товарищей и пугал служителя. И Санька ждал: какую шалость затеял на балу Подгорный.
В широком коридоре Подгорный взял Саньку под руку.