Виктор Вавич

Житков Борис Степанович

— Варвара Андреевна? — спросила Груня.

Виктор, отшатнувшись, глянул на Груню. Совсем в испуге.

— Мне наш пристав рассказывал, — и Груня закивала головой. — Ой, тише, тише! — закричала Груня переднему извозчику и чуть не прыгнула с саней.

— Тише, болван! — крикнул Вавич. — Распустились ужасно, — сказал Виктор и крепче обнял Грунину талию.

— Она варенье из морошки любит, — сказала Груня. — Я знаю, знаю, — и Груня задумчиво покивала головой.

— Вот, вот, направо, где вывеска! — крикнул Виктор. И снова строго сдвинул брови. Груня покосилась на Виктора. Она, не торопясь, приняла руку Виктора и выступила из саней. По низкому фасаду шла черная вывеска с голубыми буквами:

ПЕРО И ПУХ Н. ГОЛУБЕВА

За стеклянной дверью старуха торопливо оправляла черный платок. Виктор глянул на часы.

— Езжай, езжай, опоздаешь, — говорила Груня. — Я найду. Было действительно поздно. Старуха в салопе в опашку вышла из двери, дверной колокольчик дребезжал ей вслед.

— Снесешь барыне! — крикнул Виктор извозчику.

— Грунюшка, — наклонился Виктор к Груне, — Грунюшка, а потом поедем, покажу — полы, все, все, заново — ух, замечательно! — Виктор зажмурил глаза и затряс головой. И вдруг покосился на извозчика и сразу надул лицо: — Не спи, ты! Простите — служба, — козырнул Голубихе.

Виктор сел в сани плотно и осанисто, как будто на полтора пуда прибыло плотного весу.

— Пошел живо, в Петропавловский. Извозчик встал, задергал вожжами. Он слышал, как сзади запела старуха:

— Ах, красавица какая! Ах, уж и не знаю… Во двор, во двор вези, — ворчливо крикнула она извозчику с вещами.

Виктор оглянулся. Извозчик корзинами заслонял старуху и Груню.

Груня переодевалась, мылась в низкой комнатке за лавкой.

— Пила, пила кофий, не надо, Наталия Ивановна, — говорила Груня, плескаясь водой.

Старуха едким глазом оглядывала Груню, осматривала все стати, прощупывала взглядом упругое белье.

— Дела какие же, какие дела у нас, — у жидов все дела, дохнуть не дают. Уж верно говорится, что ни пуха не оставят, ни пера. Евреи, я говорю… В церковь пойдешь? — пела старуха. — Пойди, пойди милая, как не пойти. А это зачем же? Ведерко, что ли, какое? Тяжелое, — сказала старуха, приподняв за Грунину руку.

— А где пройти ближе? — спросила Груня. Она стояла, свежая от воды, в лучшем своем розовом платье с пунцовым поясом, и розовые руки розовели из розовых коротких рукавов.

Груня действительно пошла в церковь, постояла минуту на коленях на пустом широком полу — прямо посреди церкви. Положила три земных поклона, отыскала икону Божьей матери, приложилась. И вышла быстрыми шагами по гулкому полу. Нищенка толкнула тряпичным телом тяжелую дверь, и Груня порылась, сунула ей пятак. Приостановилась и сунула еще три копейки.

Груня кликнула извозчика, уселась, поставив пакет в ногах.

Полицмейстерша из маленькой леечки поливала цветы. У нее быи любимые и нелюбимые. Она любила чахлые и больше лила в них воды.

— Пейте, милые, пейте, — говорила тихонько Варвара Андреевна, пухлой ручкой помахивая лейкой. Она была в зеленом капоте и в кружевном чепчике — вчера мыла голову.

В резном буфете слегка позвякивала посуда от шагов Варвары Андреевны. Зимнее солнце красными квадратами стояло на палевых занавесках. Варвара Андреевна залюбовалась на свою пухлую руку, — горел рубин на отставленном мизинчике, — замерла лейка в руке, и вода тонкой струйкой неслышно текла на ковер.

Горничная простучала каблуками, вошла.

— Ваше превосходительство, там одна вас спрашивает. — Полицмейстерша приказывала называть себя «превосходительством», хотя муж был только ротмистр. — Как прикажете, ваше превосходительство?

— Дама? — вскинула Варвара Андреевна и глянула на стенные часы.

— Уж не знаю, как сказать? — Горничная замялась. — Вроде дама, только очень просит. Говорит — приезжая. Передать, говорит, надо… Не знаю. Я говорила.

— Иди, я позвоню, — и Варвара Андреевна поставила лейку на стол.

Варвара Андреевна на цыпочках, придерживая капот, — все стем же мизинчиком на отлете, — подкралась к двери, без шума приоткрыла и в щелку портьеры стала глядеть.

«Совершенно, совершенно незнакомая, — думала Варвара Андреевна, разглядывая Груню. — Простоватая будто».

Варваре Андреевне было приятно, что вот она глядит на эту девицу, вот тут в трех шагах, а та думает, что она одна в прихожей и ждет. Вот как широко дышит. Даже покраснела. Глядит ведь прямо сюда, в двери. И Варвара Андреевна довольно улыбалась.

— Вижу, вижу! — вдруг вскрикнула Груня, и лицо расцвело улыбкой во всю мягкую ширь. — Здравствуйте, — и Груня двинулась к портьере. Варвара Андреевна отдернулась назад, но Груня уж раздвинула головой портьеру и протягивала руку. — Здравствуйте! — говорила весело Груня.

Варвара Андреевна хотела нахмуриться, но ей показалось лучше обратить все в шутку, и она пожала Грунину руку.

— Я вас, кажется, помню… — совсем покраснела Варвара Андреевна, и ей самой уже было смешно, что ее поймали.

— Не помните, нет, не помните: я Груня Сорокина, смотрителя Сорокина дочка, — говорила Груня громко. Она стояла в шубе и шляпе на ковре гостиной. Попугай раскричался в клетке, и Груня плохо слышала, что отвечала Варвара Андреевна. — Да, да, верно, я сейчас. Да, да, что же так, прямо в шубе! — И Груня в прихожей быстро стала стаскивать шубу.

— Настя, помоги, — говорила Варвара Андреевна сквозь крик попугая и показывала рукой на Груню. Настя подхватила шубу.