Виктория Света
Шрифт:
Стремительно распахнулась передняя пассажирская дверь, и в кресло плюхнулась Марианна. Катя вздрогнула, Алина не удивилась. На Путято были форменные китель и юбка, а также узконосые туфли черного цвета. Туфли, по всей видимости, досаждали ей сильнее, чем китель. Марианна моментально разулась, потерла ступню о ступню, блаженно зажмурилась: «Кайф…». Энергично хлопнула Алину по плечу:
– Здорово, Росомаха.
Развернулась к Кате, проговорила, усмехнувшись:
– Неплохо сохранилась. И все то же темно-русое каре – наш любимый усредненный вариант.
– Спасибо, – растерянно поблагодарила ее Катя. Все-таки отвыкла она от Марьяны.
– Старшая твоя отжигает. Ты в курсе? – без предисловий начала та разговор.
– Отжигает?
– Понятно. Ты когда ее видела в последний раз?
– Что
– Маш, Маш, сбавь обороты. Не пугай, на Катьке и так лица нет, – вступила Алина.
Отмахнувшись от нее, Путято продолжила раздраженно:
– Ну, а что ты вообще знаешь о дочери? Кроме той скудной информации, что, уйдя от вас, она обретается в каком-то захолустье? Алинка тебя спалила, можешь ее потом поругать.
Катерина успела взять себя в руки и, не взглянув на Алину, проговорила с деланным спокойствием:
– Тебе зачем, Марианна? И что вообще ты хотела мне сказать, когда позвала встретиться? Только то, что я мамаша никудышная?
– Марьяна помочь хочет, – поспешила напомнить Алина.
– Именно. В самую точку, – подтвердила язвительно Путято. – Вику я помню, хорошая девчонка. И я действительно жажду помочь, можешь поверить. Но мне нужны подробности. Какого хрена вы не поделили, что она от вас ушла?
Катерина отвернулась к окну. Загнав обратно подступившие слезы, размеренно произнесла:
– Вика девочка странная. Хорошая, таких мало сейчас, поэтому и странная. Влюбилась в сына одного нашего знакомого. Мы изредка семьями встречаемся, но отношения между нами скорее деловые, чем приятельские. Влюбилась, мне кажется, с первой минуты знакомства. И скрывала от всех, конечно. Она стеснительная. Вернее, скрытная. Но мне-то заметно. Платьев накупила, бижутерии. Начала косметикой пользоваться. Это на фоне того, что кроме джинсов, рубашек и свитеров раньше никакой другой одежды не признавала. Как мы с тобой, Марьян, примерно. Я думала, кто-нибудь в институте ей понравился, но на лекции она продолжала одеваться, как обычно. А на совместные мероприятия с Поповыми в юбочки с блузками наряжалась, в платьица. Мило так, женственно. Почти, как Алинка. Я поделилась такой новостью с девчонками. С Алинкой, Лерой. С Надеждой Михайловной тоже. Помнишь Кирееву, Марианна? Теперь она Лапина, но это неважно. А через какой-то небольшой промежуток времени Лапина к нам заехала с тортиком. Демидов на фирме был, близнецы спали, мы втроем на веранде сидели. Надежда Михайловна принялась травить байки из жизни светских тусовок, сплетничать, если точнее. Она туда вхожа. Вот. И со смешком между прочим рассказала про некоего плейбоя по имени Попов Валентин, жуткого бабника. С перечнем его побед и некоторыми подробностями похождений. Довольно грязными. Я слова произнести не могла от шока. А Вика только улыбалась молча. Я потом спрашивала Лапину: «Зачем вы так?» Та мне доходчиво объяснила, что бабников ненавидит люто, просто лютейшее, что муж ее первый бабником знатным был, и данная его особенность много ей горя принесла. И что для Вики такой судьбы она не желает. А я, по ее мнению, блаженная идиотка, если сама не удосужилась разузнать об этом кобельке хоть что-нибудь, и сделать хоть что-то, дабы он не сломал дочери судьбу.
– Эта не та Киреева, которая тебя в больничке от убийцы спасла, когда ты под капельницей дохленькая валялась? – по ходу повествования уточнила Путято.
– Та самая. Поэтому к ее словам я отнеслась чрезвычайно серьезно, ну а с дочерью эту тему не поднимала. И так все было ясно. Тем же вечером она в ванной волосы ножницами обкорнала, а на следующий день перекрасилась в дикий цвет. Всякие контакты с Валентином свела к нулю, хотя они и без того нечасто накоротке общались. Прошедшей зимой вместе несколько раз на лыжню выходили, в мае в бадминтон на лужайке играли, разговоры какие-то вели, впрочем, совершенно незначительные. А тут – как отрезало. Ей было очень тяжело, очень. Моего ребенка только тот понять сможет, кто хоть раз свою любовь убивал. Главное, что поддержать ее я не могла: она же молчала, ничего мне не рассказывала, а лезть с расспросами я не решилась. Потом произошел один знаменательный случай, но ни Олегу, ни Вике я о нем рассказывать не
– Погоди сентиментальничать, Кать. Возможно, в задачу Попова как раз и входило, чтобы ты эту кражу увидела. Может, он банальный охотник за приданым, а семейство ваше не бедствует. Девица ему от ворот поворот, вот он и решил будущую тещу разжалобить.
– Его отец – Эдуард Попов, банкир. Сам Валентин увлечен наукой, но тем не менее неплохо на ней зарабатывает, – сухо пояснила Катерина.
– Физик-ядерщик? – с иронией поинтересовалась Марианна.
– Микробиолог.
– Понятно. И что дальше?
– А ничего. Какое-то время ничего. Недели через две Лапина объявилась, позвонила мне на сотовый. Говорит: «Катюха, хорошая новость для Вики. В деле Попова-младшего не все так однозначно. Крути ситуацию обратно». Она, конечно, умница, что не приехала. Я бы, несмотря на все ее заслуги…
– И как Вика отреагировала на новость?
– Пожала плечами, разговор не поддержала. Я срочно придумала повод, чтобы пригласить банкира с семейством в гости, но никаких положительных результатов это общение не принесло, Вика стойко Попова-младшего игнорировала. Валентин мне показался обескураженным, а в конце вечера как бы даже пришибленным. О причине судить не берусь, простое наблюдение. А на следующий день нас посетил сам Эдуард Валентинович. В одиночку. Я удивилась, конечно. Не настолько у них с Демидовым дружеские отношения, чтобы являться чисто пивка попить для опохмелки. А он усадил нас с Олегом в гостиной на диванчик и, расположившись напротив, торжественно объявил, что его сын, Валентин Эдуардович Попов, полюбил нашу дочь, Викторию Олеговну Демидову, и просит ее руки. Но только чтобы было все по чину и уставу: помолвка и прочие аристократические предрассудки. Такой, видите ли, сын у него романтик. Романтик строгих правил. Я тогда подумала: «Гениально». И еще подумала, что, наверно, Валька и вправду мою девочку любит, коли смог в ней рассмотреть стремление к незамутненным отношениям.
– Что-что? Повтори. Стремление к незамутненным отношениям?! Это как такое? Она что ли беспорядочные связи осуждает?
– Не только это, – насупилась Катерина.
– Не только? Я тащусь. А что еще?
– Ненадежность в людях терпеть не может.
– Дай уточню. Ненадежность в мужиках?
– В людях вообще. Как свойство натуры.
– Интересная аномалия, – хмыкнула Путято. – А сколько ей сейчас? Лет двадцать?
– Двадцать второй.
– И до сих пор стихами Эдуарда Асадова зачитывается? «Ей хочется крикнуть: “Любви-звездопада!”»?
– На себя посмотри.
– Заткнись.
– Заткнулась.
– Что дальше?
– То дальше. Она затею с помолвкой иначе расценила. Решила, что мы любыми путями хотим ее сбагрить, хоть бы даже за прожженного донжуана замуж, тем более, что данный донжуан – отпрыск банкира. Вот и ушла. Я не сразу узнала, куда она кинулась, поскольку на звонки Виктория не отвечала. Потом мне позвонила Танзиля Усмановна – это завхоз детдома, где Вика воспитывалась. Известила, что та поживет пока у нее. Танзиля мне с тех пор звонит иногда, спасибо ей, чудесная женщина. Я поэтому хоть какое-то представление имею, что происходит с дочерью, хоть как-то повлиять могу.
– Обалдеть. Надо же. И на что же ты смогла повлиять? И о чем представление имеешь? – с иронией спросила Путято.
Катя начала злиться:
– Что ты все желчью исходишь, Марьяна?! Алин, заткни ее, или я пойду уже. И идите вы на фиг со своей помощью!
Алина сидела с поджатыми губами и молчала. Марианна проговорила примирительно:
– Тихо, тихо, Демидова, не шуми. У меня характер такой, а ты забыла. Ничего личного, поверь. Продолжай, я слушаю
Катерине стало неловко, что нахамила. Но за последнее время нервам ее здорово досталось, и она себе этот срыв решила простить. Пускай простит и Путято. Катя продолжила: