Вилла в Лозанне
Шрифт:
Это заинтересовало Рокотова, он спросил, не расслышала ли госпожа Кинкель, о чем говорили агенты.
— Окна в нашей спальне были растворены, — ответила Вера Сергеевна, склонившись к розовому кусту и делая вид, что рассматривает бутоны, — но, когда они шли по саду, лаял Джозеф, слов нельзя было разобрать. А когда вошли в дом, Пауль бранился, Франц его уговаривал не шуметь и быстро затолкал в подвал, но отдельные фразы я слышала. Упоминали шефа, видимо, какого-то их начальника, называли какую-то «бабенку Сюззи», город Берн, да, да! Пауль еще сказал что-то вроде: «Этот ублюдок Ришар-Шардон свое получит»… А из подвала голосов не слышно, потом они спать, видно, легли. Медведеподобный спал до середины дня. А Франц перед моим уходом за информацией, около одиннадцати, как-то подозрительно на меня поглядывал
Войдя в дом, госпожа Кинкель нарочно громко произнесла: «Прошу вас, мсье Жан, проходите, пожалуйста, муж наверху, в кабинете», — предупреждая об осторожности тех, кто в подвале: эта игра была равно опасна для всех — для немцев потому, что ошибка поломала бы их планы.
Герберта Кинкеля Рокотов нашел в лучшем состоянии, чем накануне. Профессор продолжал симулировать болезнь и не ездил в университет, и, хотя вчера по понятным причинам он действительно чувствовал себя плохо, испытывая душевную муку, теперь вид его внушал Леониду уверенность, что он не спасует в начавшейся борьбе. Он не мял от волнения пальцев, как в прошлый раз, умные глаза, страдавшие и растерянные тогда, смотрели за стеклами очков спокойно и прямо. Герберт был с гостем вежлив, предупредителен, но на лице не скользило и тени улыбки. За все время свидания оно было строгим, почти суровым. Леонид понимал его: ноша была слишком тяжела, а на карту поставлено все. Впоследствии Рокотов убедился, что в этом мягком, интеллигентном человеке сокрыто большое мужество.
Пока они беседовали о делах (в пределах уже известного немцам) и Шардон просматривал якобы подлинные тексты сообщений от Хосе, сетуя вслух на худосочность данных, не идущих в сравнение с зимней информацией, Вера Сергеевна, занявшись приготовлениями на кухне, изредка появлялась в кабинете, вступая в разговор мужчин, и это давало возможность ей и гостю обмениваться записками.
Леонид прочел исписанные госпожой Кинкель прошедшей ночью страницы с добавлениями к уже известному ему и в некоторых подробностях обнаружил недостающие прежде звенья в цепи минувших событий. Одновременно он получил ответы на свои вопросы, которые не успел задать хозяйке по пути к дому.
«Вчера вечером, сразу после вашего ухода, мсье Жан, часов, по-моему, в одиннадцать, — писала Вера Сергеевна, — кто-то говорил по телефону с „нашими“ немцами. Я не успела подойти, они быстро переключили связь на свой аппарат в подвале, но, судя по длине звонка, вызывала междугородная. Потом, примерно через час, был обычный звонок, через городскую АТС, кроме того, звонили сослуживцы Герберта по университету, справлялись о его здоровье, и моя бывшая ученица, но один звонок предназначался им. Я сняла трубку и услышала женский голос — это была Магда, она извинилась за позднее время, и тут они отключили мой аппарат. После этого звонка Пауль сразу же ушел, я слышала, как хлопнула дверь и залаял Джозеф. Как вы знаете, Пауля не было всю ночь, а в семь утра он появился».
За всем этим крылось что-то важное. А чтобы понять действия противника, важно было учесть каждую мелочь, и Леонид решил поразмышлять над сцеплением всех этих звонков на виллу, уходов и приходов позднее, в гостинице. Однако ответ на следующее сообщение Веры Сергеевны он написал немедленно.
«Чуть не забыла еще одну вещь. — писала она. — Дело в том, что вчера, как раз перед вашим приходом, Герберту позвонила Магда и повторила свое прежнее предложение. Это предложение они уже делали нам до вашего приезда. За молчание и помощь в обмане Центра они обещают вернуть нам дочь сразу же после окончания радиоигры с Москвой. Сулят щедрое вознаграждение. Конечно, они требуют подписку о сотрудничестве. Как поступить, Жан? Ведь мы не предатели, вы это знаете. Что же делать? Словом, как вы скажете, так мы и сделаем».
Вера Сергеевна, отдав листок, сразу ушла — слишком была взволнована. Ее волнение передалось Леониду. Он стиснул челюсти. Да, хитрая задачка! Но в данной ситуации решать ее нужно однозначно. Дать подписку, дать! Объясняться с Центром будешь потом. Там поймут. Слишком важен конечный результат. Ради конечного результата… Ради жизни наших людей… Ведь Кинкели идут на все… Дать!
Он острым, летящим почерком набросал: «Герберт, согласие на предложение немцев необходимо дать. Это убедит их в вашем молчании лучше всего другого. Скажете Магде так: вы всесторонне обдумали их предложение, вы понимаете, что положение ваше безвыходное, русские, мол, теперь вам не простят двойного предательства — дезинформации Центра и обмана его представителя, — вы боитесь мести и готовы сотрудничать с ними до конца. Для убедительности торгуйтесь насчет денег — требуйте побольше, их это впечатлит. Согласие дайте завтра, а саму бумажку — подписку о сотрудничестве — только при выполнении гарантий. Это докажет им серьезность вашего шага».
Исписанный листок Рокотов положил перед Кинкелем. Тот прочел, внимательно посмотрел в глаза гостя и энергично кивнул головой.
Затем они покончили с подготовкой свежей информации для Москвы. Полученные от Хосе листки с машинописным текстом (искаженным и наново отпечатанным в подвале немцами) сложили вместе, зажав скрепкой. К ним Герберт присоединил сообщение Ришара для Центра. «Сегодня днем, — писал Леонид, — связная имела очередную встречу со связным Хосе. Встреча прошла нормально. Просмотренная мной информация, принесенная Анжеликой, по ценности невысока, носит общий характер, полезных сведений почти не содержит. Радиохозяйство Зигфрида в полном порядке, в помощи он не нуждается. На радиоквартире все благополучно. Считаю проверку здесь законченной. Жду дальнейших указаний. Ришар».
По инструкции Анфилова, если бы в лозаннской группе действительно все обстояло благополучно, фразу «на радиоквартире все благополучно» Ришар должен был повторить дважды. Написанная один раз, как это сделал Леонид, она означала тайный сигнал бедствия. Рокотов не сомневался, что руководство в Москве уже получило его сообщение о случившемся: при всех условиях у Папаши хватало времени отправить из Женевы радиограмму не позднее середины дня, помешать этому могли лишь поломка передатчика либо какое-то иное маловероятное событие. Поэтому сигнал бедствия, хотя и был полезен как подстраховка для предупреждения Центра, в большей степени выполнял теперь другую важную функцию: слова «все благополучно» снова убеждали агентов в подвале, а также службу радиоперехвата в Германии, имевшую шифр Герберта, что русский ревизор не обнаружил ничего подозрительного на конспиративной радиоквартире. Это давало определенный выигрыш. Через несколько часов Зигфрид свяжется с Москвой, отстучит ключом свои радиограммы, и немцы проглотят горькую пилюлю в обманной обертке.
За ужином и гость, и хозяева вели оживленную беседу на разные отвлеченные темы, почти не касаясь деловых вопросов. Мсье Жан был в веселом настроении и давал понять, что не хочет серьезных разговоров. Он рассказывал всякие курьезные случаи из своей жизни, Вера Сергеевна слушала с интересом, смеялась, и даже деликатно-молчаливый Герберт несколько раз улыбнулся краешками четко очерченных губ. Сегодня Леонид действительно чувствовал духовный подъем, бодрость и старался отвлечь Кинкелей от тревожных мыслей, внушить обоим уверенность в собственных силах, вернуть утраченный из-за страданий вкус к обычной жизни. И это в известной мере ему удалось, в особенности после того, как он, продолжая болтать, написал и дал им прочесть записку, где говорилось, что он известил Центр о происшедшем, предложил план действий и запросил необходимую помощь: сегодня ночью или утром он получит из Москвы инструкцию, что надлежит предпринять в первую очередь.
Герберт одобрительно покивал головой, потом, посмотрев в глаза Шардона, взял карандаш и написал: «Вы полагаете, Центр поддержит нашу радиоигру?» «Иначе и быть не может, — черкнул Леонид. — Радиообман немцев — ключ к нашей операции, а в Центре есть большие мастера такого дела».
И с этого момента в душах хозяина и хозяйки что-то переломилось: исчезла нервная настороженность в глазах, появилось спокойствие в жестах. Очевидно, мучившие Кинкелей сомнения в возможности вырваться из капкана уступили место надеждам, приобретающим теперь реальные очертания. Присматриваясь к супругам, Леонид про себя порадовался такой перемене, ибо период изучения противника заканчивался, приближалось время схватки, а в бою больше всего необходима уверенность в своих силах.