Виллу-филателист
Шрифт:
Мы поднялись на чердак, и молодой человек очистил от песка и балку и все вокруг. Но ничего нового не попалось.
Прощаясь, он спросил:
— Ты в нашем музее был?
Я молча покачал головой и, наверное, покраснел, потому что когда наш класс ходил в музей, я, чтобы отвертеться от скучной экскурсии, сбежал.
— Приходи завтра после обеда. Я тебе кое-что покажу!
Сначала я решил, что пойду, потом раздумал.
Но все же я скоро оказался в кабинете у молодого человека. Он еще раз расспросил меня и что-то записал. Затем сказал, что найденные
Это немного подняло мое настроение, но не очень. Я был перед этим доброжелательным молодым человеком словно бы в долгу или в роли обманщика. Особенно после того, как мы прошли по залам музея, и он, останавливаясь у экспозиции, с большой теплотой и подъемом рассказывал мне о восстании, о его ходе, об участниках и об оружии. Да, и об оружии.
На одном из стендов среди других пистолетов я увидел такой же, какой был у меня. В мыслях я все еще называл его своим, хотя для меня сейчас он был всего лишь горсткой монет, спрятанных в ящике стола в коробке из-под кнопок.
Я нагнулся, чтобы рассмотреть пистолет поближе.
— А, — засмеялся молодой человек. — И тебя интересует оружие! Вообще-то я не видел еще ни одного мальчишки, который не остановился бы возле этого стенда!
Он сделал паузу и неожиданно доверительно сказал:
— Ты когда-нибудь задумывался о судьбе оружия? Нет, наверное. Да и я мальчишкой не задумывался. Только сейчас иногда задумываюсь.
Я стал невольно слушать, что он еще скажет.
— Судьба оружия зависит от того, в чьи руки оно попадет, — сказал он, смотря мне в глаза. — Есть оружие с хорошей судьбой. Оно выступало в защиту благополучия людей или же сражалось за это благополучие. Как и пистолеты на этом стенде. Их судьбой было сражаться за справедливость. Те, кто держал их в руках, были благородные душой люди, оттого и оружие стало как бы благородным. В руках же подлецов и трусов и оружие становится подлым. В руки подлецов и трусов оружие вообще не должно попадать! — Молодой человек улыбнулся, как бы прося у меня извинения, и сказал: — Я, наверное, наскучил тебе?
Вместо ответа я что-то пробурчал. Это могло быть и «нет», и в этом была доля правды. Могло быть и «да», и в этом тоже была своя правда.
Единственный вывод, который я сделал, был тот, что свой парабеллум я твердо отнес к разряду благородных. О том, что и я держал его в руках, я совершенно забыл.
Вечером мама рассказывала отцу за ужином:
— Ты слышал, какая страшная история случилась сегодня ночью на улице Винди? Теперь уж, едва стемнеет, не выйдешь из дому!
— Ну? — вопросительно буркнул отец.
— Тетушку Лаане остановили два парня, приставили к груди револьвер и отняли больше десяти рублей денег! — на одном дыхании выпалила мама.
— Какие парни! — неожиданно воскликнул я.
— Кто их знает! Обвязали лица платками!
Еле досидел до конца ужина. Не слышал, о чем говорили отец с матерью, и сам не мог ни о чем думать. Собрался с мыслями уже за столом, в другой комнате. Но и теперь я не решался себе сказать, почему в мое сердце закрался страх. Собственно, это был не страх, а какая-то жуткая тошнота, будто я был облеплен грязью и весь мокрый. Мне и в голову не приходило думать о благородстве и подлости оружия, о благородстве или трусости и подлости их обладателей. Я сунул коробочку с деньгами в карман и выбежал на улицу. Денжатник жил в доме во дворе. Я постучался и тут же вошел. На мое счастье, он был дома один.
— Отдай пистолет! — бросил я в дверях.
Уже то, как я ворвался, испугало Хейно, и он словно бы опешил. А тут еще больше побледнел.
— Но я… но мы… — быстро проговорил он.
Я понял, о чем он думал. И еще мне показалось, что он был ночью там. Может, пока еще не был, но…
— Отдавай пистолет! — повторил я.
Было видно, как Хейно собирался с духом. Он махнул рукой и сказал:
— Бери, если найдешь!
— Сам принесешь и отдашь!
— Но… — храбрился Денжатник. — Неужели в самом деле!
— Принесешь! — Я подогревал свою смелость. — Или придут и найдут те, кто расследует дело ограбления на улице Винни!
— Ты… ты расскажешь?
Голос и весь его облик выражали удивление. Казалось, он своим ушам не верит.
— Расскажу! — отрезал я в ответ, хотя вовсе не думал об этом, и, наверно, даже не решился бы. Но как знать… Сейчас я был на все готов.
Денжатник как-то сник. Он нагнулся к кушетке и вытащил из бельевого ящика мой парабеллум.
Я положил коробочку с деньгами на стол и сказал:
— Здесь твои два рубля восемьдесят копеек. Запомни, что двадцать копеек я тебе не давал!
Так. И это в порядке.
На лестнице я почувствовал, будто меня выжали. Мне почудилось, что Денжатник открыл свою дверь. Я сломя голову бросился вниз по лестнице, чтобы его «Продай!» не настигло меня и не вынудило вернуться.
Что было дальше?
На автобусе я доехал до реки. И там, насколько у меня хватило сил, забросил свой парабеллум в самое глубокое место.
Палатка
На краю леса горит костер. Несколько веток, пригоршня угольков, два язычка пламени. Небольшой, на одного человека, скромный костерик.
Под первыми деревьями стоит палатка. Большая, темно-синяя, белошнурая, с тремя оконцами и дугообразным сводом. Польская. По крайней мере на пять человек.
Возле палатки, прислоненный к сосне, приткнулся велосипед. Самое обыкновенное средство передвижения. Но рама особенная. Вся обклеенная крохотными картинками и табличками, этикетками и рекламками. Так и тянет посмотреть поближе.