Вильнюс. Город в Европе

Венцлова Томас

Язычество и христианство

Улица Бокшто. 1992

«Никто не знает, когда начался город», – пишет в одном из стихотворений Чеслав Милош. Слова эти подходят большинству европейских городов, но почти у каждого из них есть легенда об основании. Я уже говорил, что самый древний Вильнюс мы знаем только по археологическим находкам – черепкам, обломкам оружия, бронзовым застежкам в виде подковы или янтарным бусам, почти таким же, какие делают сейчас. Первые жители этих мест, по-видимому, сначала кочевали по лесам, лишь изредка основывая селения, потом стали более оседлыми. Все их бытие замыкалось в области мифа.

В самом центре вильнюсского амфитеатра, там, где сливаются две реки, высится Замковая гора – обросший деревьями холм с рукотворными склонами. Таких городищ в Литве очень много, они называются piliakalniai. Это слово означает именно «замковую гору», или «насыпанную гору»;

кстати, его первая часть перекликается с греческим «polis». Первобытная архитектура местных племен не была ни деревянной, ни каменной – это были просто земляные насыпи геометрических форм, нередко монументальные и изящные. Подобные им я видел и в других странах – в Швеции возле Упсалы, в южных степях России, даже в Корее. Как и сейчас, рядом с местом слияния рек простирались отмели, возможно, даже острова; здесь был брод, удобный для купца, пересекались торговые пути. Один путь вел от Балтийского моря к Черному, то есть от Скандинавии в средиземный мир, другой – от предгорий Карпат к великим северным озерам, возле которых обосновались финны и славяне; третий путь шел в сторону Полоцка – столицы зарождающегося восточнославянского княжества. Местные жители занимались земледелием и рыболовством, а при нападении врага укрывались на укрепленном городище. Трудно сказать, на каком языке они говорили, – современный литовец наверняка бы их понял, возможно, уразумел бы и славянин, поскольку родство литовских и славянских языков тогда было заметней. Эти языковые группы постепенно отдалялись друг от друга, но поселение, скорее всего, оставалось двуязычным – судя по его дальнейшей судьбе. Язык врагов определить проще: на эту страну нападали викинги, которые сначала высаживались на берег моря, а потом стали проникать в глубь страны, и немецкие рыцари, заменившие их в тринадцатом веке, – они желали обратить местных язычников в христианство и истребляли непокорных. Пруссы и латыши, чьи языки были похожи на литовский, сдались после продолжительных сражений; литовцы, имевшие к тому времени зачатки государственности, упорно держались. То есть уничтожали не только их, они и сами истребляли рыцарей.

У литовского государства до сих пор сохранился воинственный языческий герб – всадник с поднятым мечом, «Погоня» (Vytis по-литовски). Герб города, напротив, христианский – это святой Христофор, несущий младенца Иисуса через реку. Во времена моей молодости оба герба были запрещены, увидеть их было можно разве что в старых книгах (которые тоже уничтожались): советская власть не любила ни литовского язычества, ни тем паче христианства. Возможно, под христианским покровом вильнюсского герба таится более древняя суть. Предполагают, что Христофор на самом деле – литовский мифологический богатырь, несущий через воды свою жену. Как бы то ни было, на гербе отображен брод через реку, на котором строился Вильнюс, – совсем так же, как строились Франкфурт или Оксфорд, в именах которых осталось слово «брод» (ford, furth). Вода в этом месте была выше, чем сейчас, – Вильня текла по иному руслу, огибая гору не с востока, а с запада. Позднее ей проложили другой путь; со стороны амфитеатра впадала еще одна речка, текущая сейчас под землей.

Первый правитель Литвы, Миндовг (Миндаугас), – почти такая же туманная и двусмысленная фигура, как Христофор – или не Христофор – на гербе города. Он возвысился в то время, когда Литва впервые столкнулась с немецкими рыцарями, крестоносцами. Как почти все основатели и объединители государств, он не был привлекательной личностью. Миндовг уничтожил большинство своих соперников, между которыми попадались его родственники, крестился, был коронован Папой Римским, но после смерти жены отступился от христианства (во всяком случае, так утверждали крестоносцы). На поминки по жене Миндовга приехала ее сестра, жена князя Довмонта (Даумантаса). Согласно истории, писаной по-латыни, «король преступил закон из бесстыдных побуждений и, силой поправ женскую честь, взял ее в жены». Тогда Довмонт убил короля и сбежал в русский город Псков, где принял православие, стал знаменитым правителем, был даже причислен к лику святых. А литовское государство на добрых полсотни лет практически исчезло из истории; что там происходило, отследить чрезвычайно трудно. Понятно лишь одно – королей больше не было, их заменили великие князья (после Первой мировой войны случилась попытка восстановить монархию, и призванный на трон немецкий принц Урах должен был зваться королем Литвы Миндовгом II – правда, эта затея была в общем опереточной). Историки, основываясь скорее на патриотизме, чем на документах, доказывают, что история Миндовга связана с Вильнюсом: по их словам, он был коронован и убит как раз в этих местах, по крайней мере, построил здесь первый кафедральный собор, романские остатки которого найдены в подземельях теперешнего собора. Когда Довмонт отомстил Миндовгу, собор стал языческим храмом – кое-кто даже усматривает под полом стол для жертвоприношений и двенадцать ступеней этого храма.

Все эти события, как и множество событий той эпохи, неуютны, не слишком поучительны, даже абсурдны. Тем не менее Миндовг стал символом отечества в опасности, у слияния рек ему не так давно поставили памятник, а поколение, которое пошло на баррикады в борьбе с коммунизмом, выросло на довольно наивной драме в стихах, изображающей его как первого патриота Литвы. Однако настоящим основателем города считают все-таки не Миндовга, а Гедимина (Гедиминаса), одного из правителей, которые возникли после «пустого» периода, мало известного историкам.

По преданию, Гедимин правил сначала не в Вильнюсе, а в Тракае – озерном крае недалеко от сегодняшней столицы (в те времена расстояние казалось много больше, между двумя городами простирались леса, от которых почти ничего не осталось). На острове одного из тракайских озер возвышается огромный каменный замок, построенный, правда, не Гедимином, а его потомками. Замок Гедимина был деревянным. Из Тракая он поехал охотиться на слияние рек Нерис и Вильни. Приведу цитату из

той же латинской истории: «На вершине горы убил он своим копьем лесного быка (мы зовем его туром), которого пригнали из лесных чащоб и с крутых косогоров. Уставший после охоты, которая длилась весь день, и радостный от того, что уложил зверя, он расположился на ночлег в долине Свинторога; его одолел крепкий сон, и во сне он увидел огромного волка, который стоял на вершине той самой горы, где был убит тур. Волк казался железным, или в латах из железа, а из утробы его как бы сотни других волков оглашали великим воем окрестные поля и леса». Сон истолковал главный языческий жрец Лиздейко, который по счастливому совпадению жил неподалеку. Он сказал, что на этом месте надо основать город, крепкий, как железо, слава которого будет разноситься, как волчий вой. «Послушался правитель жреца, решив, что он верно истолковал волю богов. Выполнил правитель все обряды и указал место для замка на вершине той горы, где недавно убил тура». В этом месте миф перетекает в реальность: на горе и сегодня стоит каменный замок, первое строение города. Его суровая грубость – контраст более поздней изысканной архитектуре Вильнюса, но сейчас замок стал своеобразно сочетаться с небоскребами, высящимися на другом берегу Нерис. История идет по кругу: и тут и там господствует голый прагматизм, в одном случае – оборонный, в другом – коммерческий. Как и крепость в Тракае, замок построен чуть позже правления Гедимина (во времена Гедимина он был деревянным), но вместе с горой зовется его именем.

Пророческий сон и его последствия – мотив, знакомый каждому мифологу и специалисту по культурной антропологии. Он сразу заметит, что волк связывает основание Вильнюса и Рима, – этот зверь на всем европейском пространстве символизирует вождя племени. Сон Гедимину снится не где-нибудь, а в долине Свинторога (по-литовски – Швянтарагиса), то есть в сакральном месте: название долины – так, кстати, до сих пор зовется низина у слияния двух рек, в которой стоит кафедральный собор, – произошло от двух слов: Sventas – «святой» и ragas – «рог»; рогом, возможно, называлась излучина реки. Средневековые летописцы изобрели даже князя Свинторога, который правил где-то между Миндовгом и Гедимином. О нем рассказывают, что он велел в низине устроить огнище, на котором его бы сожгли после смерти по языческим обычаям, а позже сжигали бы его наследников и знатных дворян. Другими словами, там был религиозный центр. Неподалеку, вероятно, был и храм (возможно, тот самый, построенный на развалинах кафедрального собора), так что Лиздейко (по-литовски – Лиздейка) возник совсем не случайно. Исследователи пишут, что в первоначальном мифе именно он предложил Гедимину переночевать в пустынной долине, на могильнике, а не в доме, хотя дома, несомненно, были в окрестностях. Только на святом месте может присниться то, что на сотни лет определяет судьбы. Готовясь к такому сну, надо принести в жертву животное, чаще всего – быка, еще лучше – дикого тура. Отсюда тема Гедиминовой охоты.

Сам Лиздейка – тоже фигура из мира мифа и ритуалов. Это единственный литовский языческий жрец, чье имя попало в летописи. Замечено, что его имя имеет общий корень со словом lizdas – «гнездо»; дело в том, что жрец был подкидышем, найденным в гнезде орла. Мифологи тут легко опознают типичную историю шамана в гнезде на мировом дереве, с которой знакомо не одно племя на просторах Евразии. Летописцы и древние историки присочинили Лиздейке целую генеалогию – он был якобы родственником Гедимина, даже старшим, из-за преследований спрятанным на дереве (между прочим, от него производили свой род могущественные литовские аристократы Радзивиллы – имя Радзивилл, Radvila, в свою очередь означает «найденыш»). Не надо спрашивать, происходили ли на самом деле все эти прекрасные и поразительные события. Миф – часть реальности, находящаяся на другой плоскости, чем история, и у него есть свой смысл: Гедимин основывает политическую столицу там, где уже была религиозная, сплавляет их в одну, а Лиздейка узаконивает это своим авторитетом.

Гедимин даже больше, чем Миндовг, остается на «ничейной земле» между историей и мифом, но его существование подтверждают летописи соседей и письма, которые он сам продиктовал. Миндовг объединил литовские земли с некоторыми областями восточных славян; Гедимин уже называл себя «королем литовцев и многих русинов», хотя королевского титула у него и не было, поскольку давать его имели право только Священная Римская империя и Папа Римский. Всех русинов присоединить не удалось, но один из братьев Гедимина властвовал в Полоцке, другой – даже в Киеве, древней столице восточных славян. Эти края уже несколько веков были христианскими, поэтому братьям пришлось принять православие. Сам Гедимин этого не сделал.

Был он, во всяком случае, симпатичнее Миндовга. Николай Гоголь, который пытался стать историком, называл его «великим язычником» и писал: «Этот дикий политик, не знавший письма и поклонявшийся языческому богу, ни у одного из покоренных им народов не изменил обычаев и древнего правления: все оставил по-прежнему, подтвердил все привилегии и старшинам строго приказал уважать народные права, нигде даже не означил пути своего опустошением. Совершенная ничтожность окружавших его народов и прочих исторических лиц придают ему какой-то исполинский размер». Без сомнения, Гедимин знал два языка – литовский и русинский; вероятно, понимал немецкий и латынь, поскольку на этих языках написаны письма, отправленные им на Запад. На латыни он писал Папе в Авиньон, обещая креститься, в Любек, Грейсфальд и другие города, призывая купцов и ремесленников приехать в Литву; по-немецки общался с епископами соседних земель и наместником датского короля. Конечно, для этого у него были писцы – скорее всего, ученые монахи, которые не побоялись поселиться в стране странной веры, думая привести ее к вере истинной. Государство Гедимина навещали и послы из Европы. В самом первом письме от 25 января 1323 года отмечено, что оно написано – или продиктовано – in civitate nostra Vilna. Ни на одной карте такого города еще не было.