Винляндия
Шрифт:
— Френези Маргарет, Зойд Херберт, обещаете ли вы, в натуре, в бедах или под кайфом, всегда оставаться в оттяжном улёте под названием «Любовь», — и прочая, тянулось, может, часами, а то и завершилось за полминуты, мало там у кого из собравшихся, если вообще было, хронометров, и никто вроде б не парился, это ж, в конце концов, Плавные Шестидесятые, времена неспешные, доцифровые, пока ещё не нарезанные на куски, даже телевидением. Легко было бы вспоминать тот день кадром мягко рисующей оптики, такие появятся на «душещипательных» поздравительных открытках ещё через несколько лет. Всё в природе, все живые существа на склоне в тот день, как бы странно оно ни звучало потом, когда Зойд пытался об этом рассказать, было нежным, покойным: весь зримый мир — сплошная овечья
Музыку обеспечивали «Корвэры», в наши дни определяющие себя как сёрфаделику, хотя ближайший прибой в данный момент — в Санта-Крусе, за сорок миль сельских дорог и убийственных горных перевалов, — и приходилось довольствоваться традиционной заносчивостью пивных наездников этой области, — но всё равно, в последующие годы, как ни старался Зойд вспомнить хоть что-нибудь в самом что ни на есть негативе, по правде сказать, не было тогда ни потасовок, ни блёва, ни гонок на выживание, все ладили как по волшебству, то была одна из вершиннейших вечеринок в его жизни, публика обожала музыку, и длилось оно всю ночь, а затем и следующую, аж все выходные напролёт. Вскоре в полном прикиде, изображая злодейство, стали объявляться мотоциклисты и их мотоцыпы, за ними воз, забитый под завязку вернувшимися к природе кислотными торчками из верховьев долины, что выехали старомодно прокатиться на сене, и в итоге шериф, который немного погодя исполнил «Прогулку», танец его молодости, с тремя юными красотками в мини-юбках под визг и скрежет электрически аранжированной «Трубы» и был настолько любезен, что не стал и близко подходить, куда там расследовать, к пуншу, однако принял банку «Бурги», день-то тёплый.
Всю дорогу Френези улыбалась, безмятежная. Зойду не удастся забыть её уже печально известных синих глаз, сверкавших под большой лёгкой соломенной шляпой. Подбегали мелкие детишки, окликали её по имени. Она сидела с Зойдом на скамье под фиговым деревом, банда ушла на перерыв, Френези ела рожок фруктового льда с радужным узором, чьи краски чудесным манером не протекали друг в друга, подавшись вперёд, чтоб не капнуло на свадебное платье, ещё материно, а до матери — бабушкино. Кошка черепаховой раскраски, всё время возникавшая из ниоткуда, заходила прямиком под капавший рожок, подставлялась ударам ледяных капель лайма, апельсина или винограда, мяукала, словно бы в удивлении, ёжилась в пыли, безумно вращала глазами, со всей дури удирала, а потом, немного погодя, прискакивала повторить номер.
— Ты не видел мою кузину Ренэй? Как считаешь, ей хорошо? — Ренэй только что рассталась со своим молодым человеком, но, не отвращённая депрессией, приехала сама из Л.А., прикинув, что вечеринка, должно быть, ей будет в кассу.
Зойд её помнил, в реестре свояков — тётушек, дядюшек и кузенов: высокая цветистая девушка в мини-платье, несущем на себе изображение, от выреза до подола, лица Фрэнка Заппы, чем у Зойда почему-то ассоциировалась с горой Рашмор.
Он улыбнулся, прищурясь в ответ, как школьная училка, которая до сих пор не может поверить своей удаче. Поднялся ветерок и принялся шевелить листвой их дерева.
— Френези, как по-твоему, любовь может кого-нибудь спасти? Думаешь, да, правда же? — В то время он ещё не соображал, до чего это глупый вопрос. Она глянула на него из-под самых полей шляпы. Он подумал: По крайней мере, постарайся это запомнить, постарайся держать в каком-нибудь надёжном месте, вот одно её лицо при этом свете, лады, глаза у неё такие спокойные, рот сейчас приоткроется…
Гад или нет, он долго по всему этому не лил слёз. Годы всё катились, словно тот прибой, что он, бывало, седлал, высокий, спокойный, неукротимый, безветренный. Но всё больше день, настоятельный день, выдвигал свои требования, предъявлял на Зойда свои права, пока тот не отказался расставаться лишь с одним крохотным горьким развлечением. Время от времени, когда луна, приливы и планетарный магнетизм гармонично
— А, — сидя за завтраком из «Кэпа Хрупа» и диетической «Пепси», — в смысле, сон видел…
Зойд покачал головой.
— Я не спал. Но в теле не присутствовал.
Она поглядела на него так, что он, в такую спозаранку дня, не внял полному риску этого взгляда, и сообщила, дескать, верит, что он её как-то жестоко не разыгрывает. Было известно: у них одинаковое чувство юмора применительно ко многим темам, в частности — к её матушке.
— Ты туда попадаешь и — что? Гнездишься где-нибудь и смотришь, летаешь кругами, как это получается?
— Как мистер Сулу наносит координаты, только иначе, — объяснил Зойд.
— Точно зная, куда хочешь. — Он кивнул, и она почуяла некий непривычный расцвет нежности к этому побирушке, обычно тупоумному маргиналу, которого ей назначили, на этой планете, в отцы. В данный момент важнее всего было то, что он знал, как навещать Френези среди ночи, а это могло значить лишь, что его нужда в ней так же сильна, как у неё, Прерии. — Так и куда ты, значит, ходишь? Где она?
— Всё пытаюсь разузнать. Стараюсь читать вывески, засекать достопримечательности, что б ни подкинуло ключ, но — в общем, таблички там на перекрёстках, вывески в витринах, — только я не могу их прочесть.
— На каком-то другом языке?
— He-а, по-английски, но между ними и моим мозгом что-то мешается, не пропускает.
Прерия блямкнула, как звонок телевикторины.
— Прошу прощенья, мистер Коллес… — С обманутыми ожиданьями и подозрениями, её снова отнесло прочь. — Передавай им там привет на Призрачном ручье, ладно?
Он свернул влево у ряда почтовых ящиков, колёса дрязгнули струной скотозащитного заграждения, запарковался у конюшенного амбара и вошёл. КК отвалил в Синее Озеро по делам, а Лунопряник была дома, приглядывала за Лотосом, младенцем. Раки собрались в старой викторианской ванне, что служила также поильной лоханью. Зойд и Лунопряник сачком вместе выудили всех, взвесили на аппарате для замеров семян, кормов и удобрений, и Зойд выписал ей чек задним числом, который ему ещё придётся как-то ухитриться, раз сей день уже настолько авансирован, обеспечить.
— Кто-то в «Самородке» вечером на днях, — младенец на руке, глядя на Зойда прямо, встревоженно, — про тебя спрашивал. КК решил, ты его знаешь, но мне всё равно ничего не сказал.
— Из латиносов господин, причёска полу-Элвисова?
— Н-ну. У тебя неприятности, Зойд?
— Луна, миленькая, а когда их у меня не бывает? Не упоминал, где остановился, чего-нибудь такого?
— По большей части просто сидел и пялился в Ящик в баре. Какое-то кино по «86-му». Немного погодя заговорил с экраном, но, по-моему, не нагрузился, ничего.
— В натуре несчастный чувак, делов-то.
— Фигасебе. Такое да от тебя… — Заметив необычную улыбку Зойда, младенец откликнулся эхом:
— Такойда тебя!
Ракообразных они перенесли в лохани с водой в кэмпере, и Зойда уже вскоре качало и плескало обратно вниз по дороге. Лунопряника и Лотоса он заметил в заднем зеркальце — они провожали его взглядами за поворот, пока их не спрятали деревья.
Так, снова блядский Эктор. Зойд едва разминулся с ним в тот вечер, не объявившись в «Потерянном самородке», на своём обычном водопое, предпочтя вместо него кабинку в самой глуби «Парового ишака», почти что на старой Плазе Винляндии, в баре, уходившем корнями сильно в туманы прошлого века. Немного погодя туда сунулся Ван Метр, и они сидели, медленно омываясь «Удачным лагером», распустив нюни по стародавним временам.