Виноградная лоза
Шрифт:
Куруш вёл козу из лощины, где росла густая сочная трава. Обычно в это время козу мама доит. Пройдя мимо стены соседнего дома, повернул к своему и увидел воинов, они шли навстречу и озирались по сторонам, будто кого-то искали. Куруш увидел между воинами своего знакомца, который беспрестанно мелькал то туда, то сюда, как будто прячась за ними. Тот тоже заметил Куруша и, протянув руку, крикнул:
– Вот он!
Воины как по команде повернули головы в ту сторону, куда указывал мальчишка, и бросились к Курушу, который глядя, как стремительно приближается к нему отряд и не подумал бежать, лишь мелькнула мысль: «Вот и расплата за власть шаха», вслух же крикнул: «Мама, я вернусь!»
На крик сына из домика выбежала Спако, но издали увидев,
Когда до дальнего пастбища добрались мальчишки, что жили по соседству с Курушем, то не нашли его отца. Стадо овец никто кроме трёх собак не охранял. Искали по всем окрестным отрогам и сколько ни кликали, Митрадат не ответил. Мальчишки пришли, чтобы сообщить ему, что соседи оплакивают его жену и сына, но только много позже слух дошёл, что и его тоже увели во дворец шаха.
III
Напрасно воины крепко вцепились в руки Куруша, он и не пытался вырваться. Мальчик оробел, но не от страха смирился с тем, что его уводят неизвестно куда, а от того что грозные для всех воины шаха, перед которыми трепетали и стар, и млад, и бедняк, и богач, окружили его и сурово оглядывают.
Куруш ещё не ходил по этой дороге. Она ведёт в ворота семи разноцветных стен, что окружают дворец шаха – об этом слышал от старших, а сам видел только издалека. Казались тогда маленькими цветными и сверкающим зубчатыми кольцами, каждое из которых торчит изнутри предыдущего, а в центре, возвышается огромный сверкающий самородок.
Дорога вела из предгорья в долину, мимо реки, что текла в сторону города. К сожалению, не природа позаботилась обеспечить жителей водой. Своеобразная местность, где, сколько ни рой, мало где докопаешься до воды, поэтому колодцы встречались не часто. Оставалось добираться до реки, а путь для бытовых ежедневных нужд неблизкий, но приходилось терпеть многим поколениям, пока предыдущий шах Увакиштар, отец нынешнего, не приказал изменить русло реки. И к горожанам пришла вода. Кроме того, реке пришлось поделиться на оборону, часть воды направили в ров, который за наружной стеной окружал дворец.
Вот и миновали ворота. Какие красивые, высокие стены! Никто не посмел их преодолеть. Воины в дозоре с пиками ходят вдоль зубцов от башни к башне.
Каменные плиты дорожки подводят к входу в сияющие чертоги! Разве может здесь жить смертный? Дворец, возвышается громадиной. Тускло мерцает в лучах крыша из сверкающих листов. Стены, будто расплавленное золото слепят глаза. Куруш заинтересовался выбитыми узорами на двери и фигурками на стене, но его толкнули и, чуть не споткнувшись о высокий порог почти влетел внутрь. Прохлада обдала, так ему показалось сначала. Вскоре тело привыкло, здесь не было зноя, к которому привык мальчик и сквозь узкие окошки солнечные лучи кое-где упирались во всевозможные узоры стен и колонн, что подпирали такой же золочёный потолок, где ловкие всадники охотились на зверей и уносили отловленную добычу.
Куруша повели дальше только трое, остальные куда-то ушли, мальчик и не заметил, занятый рассматриванием рисунков и всем, что ему попадалось на глаза. Они прошли ещё несколько комнат, после чего один из воинов, что возглавлял их отряд, вышел в боковую дверь. Куруш, поражён большими сверкающими комнатами, резными скамьями и ларями, широкими столами. Мальчик оглядывал всё с интересом и совсем перестал бояться.
IV
Иштувегу смотрит на дерзкого мальчишку. А тот на тёмные линии, подведённые вокруг серых глаз правителя, без робости и стеснения рассматривает обстановку комнаты, без страха взирает на шаха и яркое и богатое его одеяние. «От непонимания, кто перед ним? – подумал правитель. – Почему этот пастушок напомнил ему Мандану? У дочери в детстве лицо, конечно было нежнее… Если б переодеть этого мальчишку в её платье, то и за сестру примешь…Сестра не сестра, а так похож, словно брат… Если б сомневался в преданности Ариеннис, то счёл за плод её греха… Сын…»
Иштувегу пристально рассматривает. Странно, но сходство явно бросалось… Не может быть, чтобы Гарпаг ослушался… Кого же они похоронили в царском склепе?
* * *
Пастух Митрадат, помня наказ Гарпага, молчал, но боль такая, что нет никакой мчи терпеть. Палач шаха должен получить признание во что бы то ни стало. Жалость к тем, кого приходится истязать не позволительная роскошь. Иначе сам займёшь их место. Поэтому старается не допустить ни малейшего сочувствия, за исключением, того, когда возможна добавка к основному доходу и при этом с него не взыщут, тогда его подопечного ждёт лёгкая смерть или не столь страшные увечья. За пастуха просить никто из влиятельных людей не станет, а ответ несчастного должен дойти до ушей царя. И, кто знает, не уничтожит ли Иштувегу и его уши, свидетелей тайны?
Пастух понял, что пощады не будет. И уже не молил, что злого умысла не таил. Он хотел, чтобы поскорее закончились пытки, от которых крик превращался в жалкий хрип и прерывается тёмным беспамятством, после чего истязания продолжаются до следующего провала в никуда.
Если б знал, разве оставил бы у себя младенца! Скорей жену выгнал бы в лес, только не наступили бы эти невыносимые дни и ночи. Пусть пытки убьют скорее, всё равно с подобными ранами и увечьями его существование скоро закончится, но до того жизнь станет проклятой. Уже теперь она ненавистна.
Пастух признал, что сын не родной. Сказал, что получил ребёнка от Гарпага. Повинился, что нарушил приказ военачальник и не оставил в лесу, где рыщут дикие звери, как тот наказывал. Покаялся, что сомнения давили.
– Не щенка же бросать в лесу, а человеческое дитя! И одежда на нём тонкая, расшитая золотой нитью, значит благородных кровей. Но главное, как же бросить на растерзание зверям беспомощного малютку, а приказ всё ж таки намеревался выполнить. Пошёл к своей хижине, хотел пересидеть боль сердечную, потом идти уж в лес. Да при входе слышу, жена ревом надрывается. Заглянул, она тискает комок, завернутый в тряпицу… Родила она, да мёртвым наш первенец вышел… Ещё одно горе свалилось. Да как-то в затуманенную печалью голову пришло поменять младенцев… В лес отнёс своего, который родился мёртвым за то время пока говорил с Гарпагом. Мёртвого и того жалко оставлять зверям, кровиночка родная моя, не кто-нибудь. Тогда думал, будет отрада мне в старости, а вышло… В богатые одеяния подкидыша обрядили мы с женой нашего малыша, который не успел познать божий мир. Потом обглоданные лесными обитателями останки моего сыночка передал людям, которых прислал Гарпаг.
Пастух повторял, что неизвестные ему люди, назвавшиеся помощниками Гарпага, унесли его несчастного первенца. Куда унесли, не ведает. Просил простить его за то, что не устоял от соблазна оставить живого и здорового ребёнка себе на утешение вместо умершего.
Палачу не пришлось передавать слова пастуха шаху, Иштувегу присутствовал при пытках и сам слышал всё.
Десять лет! Десять лет опасность, что нёс в себе его внук росла! А, он, правитель многих земель, во власти которого тысячи и тысячи подданных оказался обманутым! И кем? Ничтожным рабом, низким пастухом его собственных стад! И ещё человеком, кому всегда доверял, как себе, поверял тайны! По вине иль недосмотру Гарпага сын Манданы жив?!