Виновата любовь
Шрифт:
А однажды увидела их вместе. Это было неожиданно: они держались за руки и, кажется, понимали друг друга великолепно. Долгие годы совместной жизни, очевидно, не проходят бесследно. Мария спряталась за газетный киоск, схватив одеревенелыми руками какой-то журнал.
— А платить кто будет?
Она уплатила, взяла сдачу — пятьдесят стотинок. Побрела, еле переставляя ноги и волоча за собой перекинутый через руку плащ. Она чувствовала себя какой-то никчемной, несчастной, случайно попавшей в этот город.
Да, они шли под руку, а это — признак супружества, хотят они того
Мария взяла больничный на три дня. В такую слякотную погоду можно было сидеть только дома у камина. На третий день к вечеру она услышала осторожные шаги в гостиной. Так мог красться только вор, тайно проникший в дом одинокой доверчивой женщины. Мария села на кровать, зажав себе рот ладонью. Он постучал. Подождав, нажал на дверную ручку. Мария чувствовала его изумление, а затем и досаду. Она ведь включила свет — пусть знает, что она дома, но не желает его видеть.
А затем она выглянула, как мышь из норы, — вот он, смотрит на свет в ее окне, ошеломленный, впервые по-настоящему одинокий. Она не выдержала, открыла окно и стала отчаянно махать ему, словно утопающая цепляясь за спасающую руку.
Очевидно, оба не могли обходиться друг без друга. И так продолжалось целых четыре года. Бывали дни, когда казалось, что так будет до скончания века. Но иногда на него будто страх накатывал — словно Мария была трясиной, в которой он мог утонуть, потеряв осторожность. Уехал однажды в командировку, а потом она вдруг узнала, что он уже давно вернулся. Затаив злобу, униженная, Мария дождалась его и накричала — чтобы больше не приходил (хотя он и не настаивал на свидании).
Он снова пришел к ней тайком, но уже не восхищался ни комнатой, ни ею: комната как комната, женщина — как все другие. Мария вдруг обнаружила, что волосы у него на груди стали седеть, а нижняя челюсть отвисла. Он поужинал наспех, объясняя, что сын совсем разболтался — позавчера, дескать, двойку принес. Стал крошить хлеб, потом нервно задвинул стул — как в ресторане, где его плохо обслужили. Поцеловав Марию в лоб, он бережно зажал под мышкой пакет, который принес с собой, и ушел. Что в том пакете было, Мария так и не узнала.
В итоге была длинная, жестокая ночь. В голову упрямо лезли беспощадные наблюдения, которые раньше она прятала от самой себя, чтобы не тревожили понапрасну. А он — что ж, он небрежно, торопливо занимался любовью и молча уходил. На заводе у него был замкнутый, недоступный вид. Обменявшись пустыми словами, ничего общего не имеющими с теми, которые говорят друг другу влюбленные, они расходились.
И еще раз Мария увидела их вдвоем. Обернулась — они даже ноги ставили одинаково! Марию стошнило от слишком большой дозы ненависти. Когда она смогла идти дальше, земля под ногами дрожала, крошилась, проваливалась.
Рассвет преподнес ей истину, очищенную от ржавчины всяческих иллюзий. Итак, ей было двадцать восемь лет. У нее не было ни мужа, ни детей. Ничего особенного в будущем не ожидалось. Она слепо подчинялась
Через месяц в профком поступила жалоба от супруги милого. Марию вызвали, какая-то женщина с искусственно-чутким выражением лица попыталась внушить ей прописные истины о семье как ячейке общества, о ее неприкосновенности — и т. д. и т. п.
— Мы объявляем тебе выговор с предупреждением. Ты молода, у тебя вся жизнь впереди. Будет и у тебя семья, и тогда ты сама поймешь, каково приходится жене, если какая-то, вроде тебя, хочет разрушить семейный очаг!
У этой женщины, кстати, был сиротливый, обездоленный вид. Мария предпочла не отвечать.
— Могу я посмотреть на это письмо?
Конечно, ведь оно касается ее.
Письмо было написано корявым почерком. Мария, быстро пробежав его, вдруг увидела себя нахальной, развратной насквозь. Отчаяние толкнуло ее на самозащиту, она бросилась на поиски и, найдя среди грохота грузовиков своего «милого», высказала ему все, что думала теперь о нем, о его жене. Наслаждаясь, смотрела, как он вертится, озирается по сторонам, как бы ища чьей-то защиты.
Мария подала заявление об уходе тут же — с видом человека, который написал завещание. Зеркало было мутным, но оно отразило ее взлохмаченные волосы и угрюмые глаза, мечущие молнии.
Всю неделю она провалялась в неубранной постели, не ела, не пила. Комната ей опротивела. Однажды ей показалось, что узоры на ковре похожи на черепа. Стояла ослепительно яркая летняя погода, не располагающая к разлукам. Но именно тогда отчетливо увидела Мария и морщины вокруг рта, и седой волос, впервые выбравшийся на волю. Она выбросила, точно ненужный хлам, свои призрачные надежды и ложную уверенность и оценила сама себя. Будущее было в тумане.
Приходили две ее заводские подруги, но Мария молчала, поглощенная вакуумом своей беды. Потом, собрав пожитки, села в автобус.
Почти три года не была она в родном городе. Со своими разговаривала по телефону. Думала о них редко, рассеянно. Предстоящая встреча угнетала ее — она чувствовала себя виноватой.
На городок, где раньше царила монастырская тишина, где разбегались от центра переулки, засаженные розовыми кустами, где чешмы с треснувшими колодами покрыты вековой плесенью, напали хищные стаи чужих людей. В центре города Мария увидела сборный дом с вывеской «Квартирное бюро». Перед домом толпились люди, в парке они сидели на траве и пили пиво из бутылок. Какая-то женщина кормила грудью ребенка в тени. Распряженные повозки, в них — чемоданы и телевизоры, завернутые в домотканые покрывала. Мощный «форд» почти полностью заехал в парк, возглавляя целый караван машин. В одной из них лаяла собака, озиралась на прохожих.