Виновата только я…
Шрифт:
Ее сердце радостно забилось.
— Кроме того, за последний год я многое узнал о себе самом, о жизни, — усмехнулся он. — Может быть, после этого я стану даже лучшим художником, чем был. По крайней мере теперь изменится мой стиль. Раньше я рисовал пейзажи, рисовать людей я по возможности избегал. Только сейчас я понимаю, это связано с тем, что мне было трудно общаться с людьми, и, естественно, я предпочитал пейзажи — это ничего от меня не требовало. Но когда я наконец смог снова рисовать, то изобразил именно человеческую фигуру: девушку, о которой я мечтал на протяжении стольких ночей, она… вы… вы были моим маячком, вы стали смыслом моей борьбы за жизнь.
Луиза
Закери обнял ее и перевел через дорогу в тень ракитника, который перегнулся через живую изгородь, взял обеими руками ее лицо, обводя нежным взглядом глаза, нос, губы, шею, собранные волосы.
— Пообещайте мне, что никогда не будете собирать волосы, когда вы не на работе, — попросил он. Он поднял руку и принялся вытаскивать из ее пучка шпильки одну за другой. — Так вы выглядите намного моложе, неужели вы не понимаете этого?
— А вы думаете, зачем я собираю волосы? Когда я начинала работать в больнице, пациенты смеялись надо мной, а доктора не доверяли мне ни одного мало-мальски серьезного поручения. А все из-за того, что я выглядела как маленькая девочка, а не как медсестра. Вот поэтому мне и пришлось укладывать волосы таким образом, это делает меня старше.
— Понятно, но все равно больше не делайте этого, — сказал он, пропуская между пальцами тяжелые пряди ее темных волос. — Они похожи на шелк. Мне не терпится увидеть вас обнаженной, чтобы только волосы прикрывали вашу грудь…
Луиза вспыхнула.
Он одарил ее порочным, дразнящим взглядом.
— Я не слишком спешу, любовь моя? Мы знаем друг друга почти год, это уже долго.
Она молчала, только румянец окрашивал ее лицо.
Закери улыбнулся.
— Вы снова покраснели — мне это давным-давно должно было подсказать, что здесь что-то не так. Румянец, так часто заливающий ваши щеки, совсем не вязался с тем представлением, которое у меня было о сестре Гилби, об этом айсберге в накрахмаленной униформе. Я мог бы представить, что девушка из сада краснеет, но чтобы медсестра!.. В ту девушку я влюбился с первой же минуты, когда увидел, как она гуляет в полумраке. Но нельзя забывать, что зрение может и обмануть. Я думал, что это молоденькая девушка, а когда увидел вас в больнице, в форме, то не смог узнать. Вы были совсем другой, но мое зрение все еще обманывало меня. Высокая, спокойная медсестра, которая наклонилась над моей головой, похожая на ледяного ангела, была не кем иным, как девушкой моей мечты. Различия между вами были только у меня в голове.
Волнение подступило к горлу Луизы, она напряглась.
— То есть, иными словами, вы хотите сказать, что ошибались насчет испытываемых чувств?
— Нет, Луиза! — мягко ответил он. — Проблема была не в моих чувствах, а в моей голове. Например, мне казалось, что вы холодны со мной, а ведь этого не было, правда? Я ненавидел вас, потому, что вы ассоциировались у меня с моей болью, в то время как на самом деле вы, наоборот, пытались облегчить ее. Но даже несмотря ни на что, вы пробудили во мне интерес. Это-то и смущало меня больше всего — по ночам я мечтал об одной женщине, а днем горел желанием поцеловать совсем другую. Когда эти два образа стали смешиваться у меня в голове, я понял, что у меня действительно серьезные проблемы. Здоровый человек не может одновременно любить двух женщин, не может путать их.
— Я была уверена, что вам способен помочь только квалифицированный психиатр, — призналась Луиза, неожиданно засмеявшись. Она наконец-то осознала, что все ее страхи оказались беспочвенными, что она представляла собой сразу двух женщин, которых изобразил Закери на своей первой после долгого перерыва картине.
— Знаю, я видел вашу реакцию на картину. Это была еще одна подсказка, которой я не сумел воспользоваться. Я уже был не в состоянии воспроизвести лицо той девушки: у меня перед глазами стояло только ваше. Какой же я был дурак, что не догадался!
— А я тогда надеялась, что это означает, будто вам начинаю нравиться я, а о ней вы постепенно забываете, — сказала Луиза, и Закери резко втянул в себя воздух.
— Луиза… милая… я только что сказал тебе, как я люблю тебя, а что ты чувствуешь ко мне?
— Разве ты не догадываешься? — засмеялась она. — Я с ума схожу по тебе. Я полюбила тебя с той самой минуты, когда тебя привезли в мою палату. Ты выглядел тогда таким больным и беспомощным!..
Закери жалобно взглянул на нее.
— А ты будешь любить меня, когда я перестану быть больным и беспомощным? — Он поцеловал ее. Потом, тяжело дыша, Закери поднял голову. — У меня немного кружится голова. Дорогая, я не сплю? Все это действительно происходит, и ты тоже реальная? — Он погладил ее по щеке, и она засмеялась, но вдруг, заметив часы на его запястье, вскрикнула от ужаса:
— Посмотри, сколько уже времени! Мы наверняка опоздаем в суд! — Луиза выскользнула из его объятий и побежала к машине. Закери неохотно пошел за ней.
Когда она уже включала зажигание, Закери поспешил успокоить ее:
— У нас осталось три четверти часа, этого хватит.
Но они все же успели едва-едва. Она высадила его, а сама поехала искать место для парковки. Без поцелуя Закери выйти отказался.
— Иди же! Тебе нельзя опаздывать! — настаивала она, одной рукой отталкивая его. Закери довольно неохотно оторвался от ее губ и поплелся в здание.
Действительно, найти место для парковки оказалось очень сложно, поэтому, когда Луиза вошла в зал суда, слушание уже началось. Она тихо устроилась на скамеечке для зрителей, переводя взволнованный взор с отца на Закери, с Закери на лица присяжных и адвокатов.
В окно светило яркое солнце. Оно безжалостно выявляло все морщины на лице отца, они казались даже глубже, чем на самом деле, это очень старило его. Холодный солнечный свет не пощадил и покрытое шрамами лицо Закери. Луиза даже вздрогнула, заметив, что публика глазеет на него. Сам он, сознавая это, опустил глаза и упорно разглядывал пол. Она видела, как белели шрамы на его коже.
Ее сердце болело за него, за обоих этих мужчин, которых она любила всей душой. Это был жестокий каприз судьбы, что им привелось встретиться именно таким образом, в аварии, которая разрушила жизни их обоих, а теперь им надо было находиться здесь по разные стороны «баррикады», как дуэлянтам. Она боялась даже думать об исходе дела. Правосудие для Закери обернется катастрофой для ее отца, и как она сможет тогда сказать отцу, что любит человека, который разрушил его жизнь?
Разбирательство тянулось медленно, час за часом. Адвокаты что-то жужжали, присяжные задавали вопросы, ее отец и Закери давали показания, так же как полицейские и врачи, первыми прибывшие на место аварии.