Винтерспельт
Шрифт:
Во всем этом прежде всего интересно было следующее: Людвиг Хаппель и Ганс Теодор Ройлинг, как указывалось на титульном листе, доктора геолого-палеонтологического факультета Франкфуртского университета, в те годы, когда он, Венцель Хайншток, был заключенным концлагеря Ораниенбург, безмятежно исследовали геологию Прюмской мульды. То есть существовала наука, которая развивалась, не перекрещиваясь с политикой, более того: совершенно независимо от нее, и, что самое невероятное: против этого нечего было возразить. Вполне возможно, что Людвиг Хаппель и Ганс Теодор Ройлинг были еще и членами национал-социалистской партии или, наоборот, подпольщиками, борцами против господства этой партии, но в этом качестве они представали, так сказать, сугубо приватно; впрочем, можно предположить, что они держались в стороне от всякой политики и их роль определяется
Ему следовало быть благодарным Хаппелю и Ройлингу. Пока 0н сидел в концлагере, они изучили природу кувенского яруса среднего девона, так что теперь он мог разобраться в особенностях винтерспельтской каменоломни и объяснить самому себе, почему он так внимательно рассматривал ее или изучал ее строение, вследствие чего ему приходилось вновь и вновь менять подгнившие перекладины лестницы.
Несмотря на условную форму фразы: «Предположим, я хотел бы ее приобрести», Хайнштоку едва ли удалось скрыть, что он уже клюнул на приманку, которую держал перед ним Аримонд. Но почему он клюнул, почему был так захвачен невероятными возможностями, когда понял, что Аримонд, этот слабый теоретик, но тонкий психолог и искуситель, говорит всерьез? Не отрекался ли он? Нет, не так: не предавал ли он тем самым то, что понял тридцать лет назад, глядя на геологически очень похожую стену? И потому не был ли вопрос Кэте, заданный после того, как он заявил, что в качестве подарка он бы этот участок не принял, весьма уместен: «Почему же ты вообще его принял?»
На этот вопрос он не ответил, только пожал плечами, не стал рассказывать Кэте, как он, вернувшись из Прюма с договором в кармане, испытал поистине детскую радость, даже бросился ощупывать стену, приговаривая, что теперь она принадлежит ему.
«Самую высокую часть этого древнего горного массива Э. Зюс предполагает в районе Вогез и в нынешнем Фогтланде, обиталище древних варисков, потому-то он и назвал все это варисцийской складчатостью. В последующие, безмерно долгие периоды истории земли горный массив медленно, но непрерывно подвергался разрушению. Снова и снова море наступало на массив или отдельные его части и обтесывало их до основания, так что горы превращались в слабо расчлененную равнину, где после очередного отступления моря водные потоки прокладывали долины и в результате выветривания выступали твердые породы, так что теперь они возвышаются над мягкими в виде более или менее выраженных горных хребтов. Множество раз трескалась земная
кора, гигантские глыбы спускались в низины и поглощались морем, которое откладывало на них свои породы, закрывая их. В результате этих процессов сегодня мы видим лишь отдельные остатки основания бывших Варисцийских Альп, выделяющиеся на фоне более новых образований. К этим остаткам принадлежат, в частности, Судеты, Рудные горы, Гарц, старые горные породы Шварцвальда и Вогез и так называемые Рейнские Сланцевые горы. Частью последних и является Эйфель» (Проф. д-р Хольцапфель. Геологический эскиз Эйфеля. Изд. Эйфельским обществом, Трир, 1914).
Часть которого в свою очередь, в соответствии с существующими нормами буржуазного права, принадлежит ему, Хайнштоку. Возвысившаяся из Тетиса, этой системы древних морей, скала, пласт, образованный из окаменелых морских лилий, плеченогих, кораллов, аммонитов и крошечных ракушковых, насчитывающие миллионы лет осадочные горные породы, высящиеся на фундаменте из еще более древних пород, — теперь это его собственность, плюс один-два гектара известняковых пастбищных земель с редкой флорой — чертополох без стеблей, ятрышник, любка и дикая гвоздика, а также несколько сосен на самом верху, под широкими кронами которых он может стоять и наблюдать, что происходит вокруг его горы.
Вот дальнейшие размышления Хайнштока, приводимые здесь лишь в самых общих чертах.
Историю следует рассматривать как напластование осадочных горных пород.
Войны, революции — как складкообразование, процесс смятия пластов горных пород. Теперь самое важное, чтобы началось тысячелетие спокойного залегания пластов, которому ничто не помешает. Благое пожелание.
Он питал неприязнь к метаморфическим породам
Марксизм — тоже пласт (геологический).
Из геологической экспертизы, составленной когда-то по заказу Аримонда, ok установил, что известняки винтерспельтской каменоломни содержат в качестве минералогических составляющих кальцит и доломит, а также вкрапления глинистых j минералов — кварц, гидроокиси железа и битум. Он сразу же задался вопросом, какие составные части марксизма существенны,
акакие представляют собой вкрапления.
Несмотря на принятое им личное решение (в пользу владения винтерспельтской каменоломней), он принадлежал к марксистскому слою. Геологи будущего нашли бы его в этом слое («Я коммунистическая свинья»). Правда, они вряд ли возвели бы его в ранг руководящей окаменелости.
«Каледонское горообразование на границе между силуром и девоном подняло из моря северный континент, который на востоке тянулся до Богемии, а на западе — до северо-западной Германии. Арденны образовывали остров, как, впрочем, и так называемый Алеманский остров, который тянулся от Центрального плато, включал Шварцвальд и доходил почти до Богемии… Судетская складчатость означала конец так называемых граувакковых формаций и начало нового большого горообразования, того самого, которое присоединило к каледонской старой Европе новый венок горных хребтов: так называемые варисцийские горные хребты. Варисцийская складчатость, в которую вплелись гранитные массы, часть за частью присоединялась к южному краю северного континента. Мы находим ее следы в южной части Англии, в Бретани и Нормандии, в Рейнских Сланцевых горах и в Гарце, в восточной Тюрингии и западных Судетах… Как северный ствол с севера, так южный ствол опоясывает богемский стержень с юга и юго-востока» (Проф. д-р К. фон Б юл о в. Геология для всех. Издание 9-е, Штутгарт, 1968).
Хайншток установил, что данные Хаппеля и Ройлинга подтверждаются. Известняки винтерспельтского карьера имели светло- и темно-голубую окраску. Шероховатая поверхность пород объяснялась выветриванием частичек верхнего слоя. Попадались и вкрапления темных, сланцевых мергелей. Фауна была весьма богатая; наряду с брахиоподами широко были представлены, особенно в песчаных пластах, моллюски. Свежевыломанные камни часто отливали темно-синим цветом из-за содержащегося в них мелкораспыленного сернистого железа. Выветриваясь, они становились столь же интенсивно бурыми. Прекрасные старые дома из бутового камня, которые он еще сравнительно часто встречал в этих местах, все были построены из материалов, добытых в винтерспельтском карьере. Хайншток узнал, что каменоломня эксплуатировалась еще в XVII веке. С 1932 года работы в ней не велись; мировой экономический кризис расправился и с ней. Поскольку здесь можно было добывать только камни неправильной формы, плохо поддающиеся обработке, она не ожила даже в период подъема, вызванного сооружением Западного вала, — так рассказывал ему Маттиас Аримонд.
Когда тот поручил ему наблюдение за своими каменоломнями на западе округа Прюм, Хайншток выбрал эту светло-серую стену, иначе говоря, поселился в домике, предназначенном для рабочих винтерспельтской каменоломни. В остальных каменоломнях имелись мощные пласты доломитов, плиточного известняка или песчаника с содержанием кварца; эти карьеры были более ценными и до зимы 1940/41 года, когда и в них работы были прекращены, поставляли отличный строительный камень, цемент, дорожную щебенку. Хайншток выбрал винтерспельтскую каменоломню, во-первых, потому, что она находилась западнее других, ближе всего к границе; во-вторых, потому, что она лежала в стороне и давала возможность широкого обзора местности; в-третьих, потому, что она была очень похожа на тот известняковый карьер под Аусергефильдом, где он в течение трех лет изучал свое ремесло. В этой каменоломне он нашел фации тех же пород, какие обрабатывал в Чехии, и когда он поднимался к себе на гору и смотрел на Шнее-Эйфель, представлявший собой такую же гряду останцев из кварцита, как те, что располагались между Винтербергом и Оберпланом, когда следил взглядом за убегающими вдаль линиями покрытых лесами Арденн, спокойно, величественно простиравшихся друг за другом, такой же девонской цепью поднимаясь к Высокому Фенну, как лесистые холмы Аусергефильда и Срни к Миттагсбергу, ему казалось, что он спит и видит сон: он в Чехии.