Винтики эпохи. Невыдуманные истории
Шрифт:
В кармане Амалии отыскалось просроченное удостоверение. В нём значилось, что такой-то семье предоставлялось постоянное место жительства в населённом пункте Малиновка.
Могучий бригадир долго вертел не имевшую никакой силы бумажку. «Идите за мной», – коротко бросил он, и большие валенки зашагали прочь, так что две пары изношенных лаптей боялись от него отстать.
– Утром без меня не уходите, – приказал он.
В просторном доме накормили их молочной кашей с кусочком хлеба, и они крепко уснули. Утром хотели незаметно ускользнуть –
И повели их эстафетой от села к селу. Довели до районного центра Оричи, сдали милиционеру, а тот, несмотря на плач и крики: «Где наша мама? Пустите нас к маме! Мы к маме хотим!», отправил сестёр в камеру предварительного заключения. Выходило, побег свёлся к печальному финалу— поиску еды и относительной свободе.
Маргарита шла по следам дочерей. Видела, что их сдали в милицию, но в здание войти боялась: «Не навредить бы…» Боялась, что была беглой, что плохо знала русский язык. Слонялась у забора, чем и привлекла внимание сторожа.
– Гляжу, вторый день околачиваться…
– Мои дети посадили.
– И большие они?
– Маленький – 13, большой —15.
– Ну, тады жди… Ежли не виноваты, може, и выпустять. За забором караулила она два голодных дня. На третий конвой из двух милиционеров повел её девочек в баню. К вечеру в той же завшивленной одежде вернули их в КПЗ [5] . «Сдали б в детский дом – сыты и обуты были б. Я б на работу туда устроилась…» – плача, размышляла Маргарита. На четвёртый день сестёр доставили на железнодорожный вокзал, и поезд умчал их в неизвестность.
5
камеру предварительного заключения
Все эти дни Маргарита выслеживала детей, но выследить поезд была не в силах… С тяжёлым сердцем и пустым взглядом отправилась она в бесцельное странствие. Дошла до села Истобенск, увидела вывеску «Детский дом» и попросилась на работу. За три холодных и голодных месяца рулетка сыграла на удачу – её приняли уборщицей туалетов.
А беспризорных дочерей затолкали в детский приёмник, остригли, одели в робу и отправили в изолятор избавляться от вшей и чесотки. Лилю, как особо истощённую, определили на дополнительное питание. Маля каждый день прибегала к сестре и уплетала остатки еды.
В мае Мале исполнилось 16, и её устроили на фабрику, где ткали корд для шинного завода. После работы она обычно спешила к Лиле. Прибежала однажды, а её и след простыл. Единственное, что узнала, – увезли в детский дом. В какой – сказать никто не мог.
Начало самостоятельной жизни
Кровавые сороковые близились к закату…
В дружной семье фабричного общежития, в которой Маля два года проработала прядильщицей, хватало и на еду, и на одежду. Хотелось, однако, найти мать и сестру. Как – не знала, но догадалась написать тёте Эмилии в Малиновку. На русское письмо племянницы тётя отписала по-немецки:
«Здравствуй, дорогая Малечка!
Ты и представить не можешь, как обрадовало нас твоё письмо. Спешу сообщить, что мама ваша жива. Она находится в Верхнекамском районе Кировской области. Плачет, что вас потеряла. Теперь нашлась ты, может, и Лилечка отыщется. Хорошо, что вы тогда из изолятора убежали – там бы голодной смертью померли. Из всех, кого туда поместили, в живых остались только вы. Мысленно мы похоронили вас – теперь рады, что оказались живы. Все, кто вас помнит, шлют сердечные приветы.
Малечка, ты живёшь в большом городе. Сыта-обута, и у меня к тебе просьба: сходи в большой серый дом-71 по улице Ленина. Там держат моего старшенького, что в «Гитлер-югенд» был. А при чём, скажи, он? Мы люди подневольные, в войну попали в Германию, там и записали его в этот «югенд». Сейчас здесь – и тоже не по своей воле. С нами, что хотят, то и делают. Сходи, у меня сердце разрывается, когда об нём думаю. Обнимаю. Твоя тётя Эмилия».
Захотелось во что бы то ни стало разыскать то серое здание. Увидела и – в оторопь пришла: да их же два года тому назад привозили сюда с Лилей!..
Тихий, безобидный кузен не был способен на плохое, и она решила, что тётя, видимо, что-то перепутала. Но ошибки не было: здесь, в тесной камере пыток, кузен часами стоял, как в тиски зажатый, и вода капала ему на голову – ни свернуть, ни увернуться. Думал, с ума сойдёт. Когда открывали камеру, вываливался бревном – идти не мог. Получил срок – 25 лет. За что – не понимал. Через шесть лет попал под амнистию. И снова не понимал – почему?..
Эту правду Амалия узнает позже, а сейчас обрадовалась, когда столкнулась с военным, что отправил их в детский приёмник:
– О-ой! Здравствуйте!
– Здравствуй, девушка, – не узнал он её. – Тебе кого?
– А я вас знаю! Вы… – и выпалила его фамилию, имя, отчество.
– Меня мудрено не знать: я здесь работаю, – мило улыбнулся он.
Маля оживилась и рассказала, как два года назад её привезли сюда с сестрой. Из заинтересованно-кокетливого он на глазах превратился в официального. Наконец, по-деловому предложил:
– Зайдём в 14 кабинет.
Они спустились в подвальное помещение. Сидя за двух-тумбовым столом, начал издалека.
– Да, на улице я бы тебя никогда не узнал. Повзрослела, похорошела… А в комендатуру ходишь?
– Зачем?
– Спецпереселенцы должны каждый месяц отмечаться.
– Зачем? – нелепо повторила она.
– Положено. Не встанешь на учёт – срок могут дать.
– Раз положено, значит, встану. Прятаться и уклоняться мне не от кого и незачем, – легко сдалась она.
Комната жила общим «котлом» – по законам общежития. На танцы, кино, доступные развлечения ходили дружной и весёлой компанией. Иногда к ним в гости хаживали мальчишки.