Вира Кровью
Шрифт:
Ну так давайте! Только не лезьте с этим к нам. В нашей, общерусской, истории все эти мазепы-бандеры — враги наши. И значит, земля ваша — не здесь, где мы их победили. Ищите себе свою землю, где предательство и измена в чести. Можете к шведам отправляться. Как Мазепа. Или вон рядом с фашистами в землю лечь, которым Бандера с Шухевичем прислуживали. А к нам не ходите. Приходили уже, мы помним. Полицаями на Донбасс приходили, карателями! Мальчишек и девчонок живьём в шахты бросали за десяток рукописных листовок!
Да и вообще! Как это так? Отделившаяся от Союза Украина — это хорошо и здорово, это свобода и всяческое благо. А отделившийся от Украины Донбасс — это сепаратизм и зло. Логика
И опять убеждался Алексей, размышляя над смыслом своего участия в этой войне: не мститель он уже. Здесь, на родине своего детства, на первой своей родине, он воюет ради защиты своего народа. Где-нибудь в Москве, может быть, это кажется пафосным. Наверное, и ему самому казалось бы, не случись того что случилось и останься он в ЧОПе «Антей-М», где, несмотря на некоторые задания в интересах государства, не чувствовал он себя воином за народ. А здесь… Здесь всё иначе. Когда увидишь девушку с оторванными ногами, которая ещё не понимает, что умирает, и всё беспокоится, куда отлетел во время взрыва её пакет с только что купленным хлебом для семьи. Когда увидишь не зарытую до конца могилу, куда те же каратели из «Айдара» наспех стаскивали тела забитых ими людей, мужчин и женщин. Когда увидишь фотографию той девчонки в Горловке, «Донецкой мадонны», убитой вместе с маленькой дочкой на руках…
Вот тогда ощущение пафоса куда-то уходит. И остаётся твёрдое, до кристаллической резкости понимание: ты действительно должен их защитить от этого чёрного, адского зла фашизма.
Не мститель уже больше ты, Лёша, а защитник. Не мстить тебе надо дальше, а — защищать…
И вот какие на этом фоне у капитана Кравченко проблемы с «Айдаром»?
— Никак нет, — твёрдо доложил Алексей. — Проблемы у них со мной!
— Какого же рода? — полюбопытствовал штабной.
Буран перевёл взгляд на Перса, затем вновь посмотрел на собеседника:
— Прошу простить! Информация об этом носит служебно-оперативный характер. Не имея чести знать ваши полномочия и допуск, не имею права раскрывать её.
Аж самому понравилось, как сказал. Прямо как «его благородие» в старой императорской армии!
«Армянин» хмыкнул.
— Они все у тебя такие уставники? — обернулся он к комбату.
— Капитан Кравченко — кадровый армейский разведчик, — туманно выдал тот полную правду.
Ну, правильно: далеко не все в ОРБ были «уставниками». Как и вообще в разведке. Разведка во всех, наверное, армиях мира отличается известной вольностью в «уставособлюдении». Что, конечно, не касается порядка исполнения боевого приказа.
Глава 4
Сашка… Сашка… Сашка…
Не уберег Александр Молчанов соратника своего и друга. Сам в жизни дважды уберёгся — точнее, Бог уберёг, когда на расстрел его водили.
Раз — в Афганистане. Какой это был год? Девяносто седьмой, что ли? Да, точно! А перед тем — в Чечне. В девяносто шестом. Когда они, группа журналистов, чин чином, в сопровождении пресс-офицера, оказались возле комендатуры Гудермеса. Или Шатоя? Нет, Гудермеса, Шатой был позже. А тогда была весна, грязь непролазная, всё вокруг какое-то серое и тоже грязное. Серое небо, серые горы, серые лица. Уже тогда — это уж задним числом понятно стало — серость лиц солдат и офицеров предвещала нелепый и позорный результат всей той нелепой и позорной войны.
Он, кстати, и сейчас считал ту войну нелепой и позорной. Нет, к армии претензий не было — она делала всё, что могла сделать в том своём состоянии. Претензии были к политикам, которые загнали ситуацию в тупик сначала в Москве, а затем и там, в Чечне. И сами себя загнали.
И все это чувствовали — и армия, тяжко убеждённая, что её предали, воевавшая только потому, что надо было отбиваться и мстить, и чеченцы, поймавшие кураж и убеждённые в своей правоте.
Вспомнился тот охранник Дудаева, с которым разговорился в кулуарах очередных переговоров в Москве. Тот желал, конечно, покрасоваться перед мальчишкой-репортёром ловил кураж, но притом говорил вполне адекватные вещи: Вы, русские, странные люди! Вы набросились на Чечню, словно звери. За что? Зачем? У нас же, если откровенно, никто по-настоящему не представлял себе Ичкерию вне России. Ну, там, чтобы закрытые границы, в Москву не поехать, деньги разные… Нам это не надо было. Независимость от Кремля — это да. Наша земля — мы решаем, как на ней жить. Это же правильно? А нам за это — по морде.
Рассуди сам, — продолжал охранник Дудаева. — Вот захватили какое-то село — что надо делать? Собрать сход, поклониться старейшинам, объяснить, зачем, что и чего… Люди покричат, но смирятся. А что происходит? Русские входят, тут же начинаются избиения, расстрелы, грабежи. Мужчины уходят мстить».
Передёргивал он, конечно. С мирным населением поначалу пытались обращаться только по-хорошему. А потом выходило, что слово старейшин ничего не значило, и доверившееся им подразделение федералов получало свой жестокий урок. За ним, уносившим кровавые сопли, приходили внутренние войска. Которые действовали, мягко говоря, не всегда гуманно.
Это и есть Молох войны. Тот чеченец утверждал, что русские чуть ли не нарочно загнали мужчин в отряды Джохара. А что здесь, на Донбассе? Александр, хоть и недолго тут в командировке — в октябре сменил Витальку Голощёкина, — но поездить по республике успел. И по Донецкой — тоже. Наслушался от людей, что творили украинские солдаты. Или нацбатовцы — народ не особо вникал.
А что с другой стороны? Осенью заезжали они с тем же Сашкой Корзуном в Новосветловку. С людьми пообщались, больницу разрушенную посмотрели, в церковь заглянули. Люди в августе здесь попали между молотом и наковальней, и основной урон нанесли им не укропы, а «отпускники». И хоть знали все, что «свои» снаряды попадали в церковь, куда загнали население деревни «айдаровцы», — всё равно с благодарностью вспоминали освободителей. Разве что батюшка, очень интересный, очень христианин, очень с душою проповедовавший, — пару раз смиренно высказался в том смысле, что стратегия возвращения к России хороша, но тактика хромает, коли людей оставляет без жилья…
Эх, научиться бы нам «мягкой силе»… Не на той стороне она. И никогда не ограничиваются ею те, кто так ладно научился пользоваться. Тот же батюшка с содроганием вспоминал две недели торжества карателей в их селении. И сам он, и прихожане категорически — категорически! — отказывали Украине в малейшем праве управлять их жизнью.
То же, что в Новосветловке, говорили в Лутугино, в Красном Луче, в Брянке, в Луганске, наконец! Никогда больше эти люди, населяющие эту красивую землю, не вернутся в состав Украины после всего, что укры здесь с ними сотворили. Это было мнение общее. Даже если не вспоминать о частностях — импульсивных, но очень показательных. Когда, например, по вечной журналистской привычке заострять разговор — для точности — брякнул глупость на блок-посту за Миусинском. В ответ на вопрос: «Пресса? Откуда?» — возьми да и скажи: «А если из Киева?» Надо было видеть реакцию ополченцев, мгновенно напрягшихся, мгновенно разрезавших его ножами тут же остальневших глаз, мгновенно бросивших руки на оружие…