Вира Кровью
Шрифт:
За секунду до удара Алексей выгнал из организма зацепившуюся за спинной мозг опаску, что не выйдет пробить этот вшивый листочек. Мыслишка такая — сродни паникёру в бою, немедленно лишает тело уверенности в победе, хотя бы и победы над четвертушкой бумаги с оборванной подписью: «Учредитель и главный редактор — Юрий Юр…». Хороший, наверное, дядька, раз продержался сам и сохранил газету свою в это тяжкое для Луганска лето. Прости, что придётся тебя стукнуть от души…
Подготовка — а сколько раз с ребятами на спор вот так дрались с газетками, обрывая их на четвертушки
В группе офицеров и сержантов послышался рокоток одобрения. Но кто-то с наглецой произнёс:
— Это любой может. Это ж газетка!
Алексей живо обернулся:
— Кто сказал?
Выдвинулся один, молодой. Крепкий.
— Лейтенант Охрименко, позывной Куляб.
Да и морда с наглецой, да. Вчера не видел парня, не было его на «поляне», накрытой по случаю прибытия к новому месту службы.
— Попробуйте, товарищ лейтенант, — по-уставному продемонстрировал дистанцию Кравченко, желая с самого начала окоротить наглеца. — Попробуете сразу с третьего упражнения или с начала пойдёте?
— С третьего, — не стал отступать лейтенант. — Мы из десанта, смогём.
Десантура тут, как заметил Алексей, себя держала «первой среди равных». Щеголяла в своих голубых беретах — неважно, из каких времён и стран. В смысле — кто с российским триколором на левом ракурсе, кто в «чистом» — это явно украинский флажок на помойку пошёл. А один, пожилой уже, седатый дядька вовсе с советским флагом берет носил, вполне лихо заломленный. На фоне ушанок у прочих бойцов десантники смотрелись отдельной корпорацией.
Один в ОРБ, правда, чёрным беретом морпеха себя этой корпорации противопоставлял. Алексей с ним ещё не знаком, но заранее симпатизировал. Противостоять десанту, хоть и на таком уровне, — характер нужен.
Майор Куга, начальник штаба, задержавшийся, чтобы посмотреть на первые шаги нового замкомбата, хмыкнул с подзадором, пригладив щегольские, «дудаевские» усики:
— Давай, давай, Петька, только не опозорься…
Кстати, сам Куга тоже в десантском берете тут стоял.
Куляб взял листок газеты небрежно, снисходительно. Ударил хорошо. Подготовленный парень, видно сразу. Ударил — и удивился. Не порванный газетный лист спланировал на пол.
Пара человек захихикали. Алексей промолчал. Не хотелось сразу заводить какие-то трещинки в отношениях с новыми сослуживцами.
— Ещё разок, — с несколько искусственной широтой ухмыльнулся лейтенант.
Но не удалась и эта попытка.
Охрименко с вызовом взглянул на Алексея:
— Ладно, капитан, сдаюсь. Покажи, в чём секрет.
Вызов в его глазах, однако, не погас и совершенно контрастировал со словами Куляба. Непростой, похоже, парень.
— Да секрета особого нет, — тем не менее, миролюбиво ответил Буран. — Это, в общем, не физо, а так, для отладки техники удара. Надо только не с силой бить, а резко. Как змея бросается. Мы в училище тоже поначалу фокусом посчитали бесполезным, а потом мне пару раз на выходах это дело пригодилось…
Но
Действительно мощный командир Перс свой батальон — хотя какой там батальон, по сути, усиленная мотострелковая рота — держал в руках. Но не больше. В том смысле не больше, что армией ОРБ становился… ну, через давление. Бойцы командира уважали, слушались, да и дисциплина была на уровне. Но — как бы на личном уровне. Лично командира слушаем. Лично его приказы исполняем. Лично его дисциплину поддерживаем.
Не стали они той машиной, которая и выделяет армию из всех других человеческих институтов. Бойцам вполне искренне казалось, что раз на выходах и боевых у них в порядке, потерь нет, — то служба идёт как надо. А на деле это являлось не службой, нет — а… Неким вооружённым бытованием, что ли. Пусть и во имя защиты родины.
И так было, собственно, по всей луганской армии.
Только проблема заключалась в том, что бытование — оно и есть бытование. Вооружённость и участие в боях лишь придаёт ему неповторимый аромат мужественности. Мужественности в изначальном смысле слова — жизни настоящих мужчин. Ибо если ты вооружён и охотишься — кто ты ещё? Не шпак же городской? — а такие тут тоже были. Понятно, уже бывшие, — если сами захотели уйти в жизнь вооружённых мужчин.
Но, как говорится, можно девушку забрать из деревни, а вот деревню из девушки… Вот так из иного очкарика — и такие тут были, несмотря на принадлежность к разведке, — не уходил никак и город. В смысле его суетливости и необязательности — он ведь приучает, город, к определённой расслабленности. Ибо громаден. А потому снисходителен.
В итоге всех этих не убираемых в один миг обстоятельств жизнь в луганской армии во многом была сродни казацкой — настоящая дисциплина только в строю и в бою. В остальное время — пионерлагерь. И Кравченко, который сумел поставить подобие армейской дисциплины в своём бывшем подразделении, с некоторой критичностью оценивал то, что видел покамест в ОРБ.
Но не это беспокоило Бурана. Его волновал вопрос, как бы не перегнуть палку в самом начале новой службы, не восстановить против себя ветеранов. Он сам сейчас под десятками придирчивых глаз, и каждый его перегиб будет неприятно отзываться на его отношениях с сослуживцами. А ему с ними ещё ходить на выходы.
Но и тютей показаться нельзя. Это армия. Иначе сядут и не слезут. Свесят ножки, да ещё и за уши дёргать будут. Мужское общество — тут всегда идёт гласная или негласная битва за лидерство.
Поэтому услышав от уверенного в себе Куляба — «всё равно херня, детские игрушки, у нас в десанте такой ерундой не занимались», — Алексей спросил:
— А ты кем был в десанте, лейтенант?
Охрименко смерил его взглядом едва ли не свысока:
— Командиром отделения спецназа.
Ага, значит, лейтенанта уже здесь получил. Вроде как Еланец при своей «Ноне».
— А сам откуда?
— Из туркестанских русских, слыхал про таких? Из Ташкента с родителями выехали в Россию. А там Воронеж, хрен догонишь. А зачем тебе это?