Virago
Шрифт:
Дон Кристобаль начал рассказывать как будто с неохотой, понимая, что его позвали для забавы похотливых бездельниц, однако мало помалу он разошелся, и стал вдохновенен, описывая легкость и простоту нового пути в Индии, для отыскания которого нужно всего-то ничего. Краем глаза мона Алессандрина заметила, что сиятельная маркиза шевелит губами, точно считая в уме… Карта лежала на столе, очень четкая, большая, желтоватая. Дон Кристобаль то и дело указывал на нее, дамы тянулись, разглядывая. Грифель моны Алессандрины беззвучно танцевал по аспидной доске, черта за чертой перенося на нее контуры Иберии, колючую розу ветров, тонкую градусную сеть, стрелы
Начертив нужное, мона Алессандрина принялась украшать карту завитушками и дополнять подробными разъяснениями, что как называется, и почему так, а не иначе. Донна Элизабета иногда косилась на аспидную доску и пребывала в явном восторге от способностей моны к рисованию карт. Мона Алессандрина в душе посмеялась над ней.
– Дон Кристобаль, вы, как всегда, великолепны и убедительны. – Сказал мужской голос у нее за спиной. Вздрогнув, она обернулась, а мужчина, улыбаясь, продолжил:
– … так великолепны и столь убедительны, что никто из благородных дам не соизволил меня заметить, даже моя супруга. Право, вы рискуете жизнью, ибо в ревности я страшен.
Донна Элизабета расплылась в счастливой улыбке и встала к нему навстречу. «Ба, да она его любит!» – пронеслось в голове у моны Алессандрины, – «Боже мой, да он стоял прямо у меня за спиной…» А то, что он красавец, каких мало, она не отметила даже про себя… Ну, просто этого не требовалось отмечать.
– Муж мой, я приветствую вас дома. Позвольте представить, донна Алессандрина, племянница дона Федерико Мочениго, посла венецейского. Я теряюсь при виде ее совершенств.
– Первейшим из которых, несомненно, является ее красота, – маркиз склонился перед Алессандриной очень низко, словно перед коронованной особой. «А он ее не любит…» – эта мысль не мелькнула в голове Алессандрины, а пришла и осталась. Алессандрина невольно порадовалась этой мысли.
– Ее ученость стоит наравне с ее красотой, – парировала донна Элизабета. «При всей своей любви спуска супругу она, видно, не дает».
– И мы должны быть благодарны мадонне Венеции за сей образец восхитительной гармонии.
Паутина. Не та, липкая, ажурная и нестрашная. Иная, сухая, бесформенная, вездесущая. В такой насмерть запутается самая сильная оса.
Она по горло в паутине. И паук с лицом падшего ангела целует ей руки и говорит двусмыслицы, которые щекочут сердце, как ядовитые волосы медузы… Медузы… Мертвые медузы на пенной воде. Свитые из ветра столпы, один из которых, преодолев рубеж суетного дня, оказался у нее за спиной…
Откуда он тут взялся, если должен был надолго уехать? Почему вошел так тихо? Почему следил за ней? – а ведь следил же, и давно следил. С первых штрихов на аспидной доске.
– Синьора Алессандрина, я полагаю, впервые в Кастилии?
Ловко же он подменил «донну» на «синьору». Дворянку можно назвать синьорой, и торговку, и девку.
– Да, ваша светлость. Моя родня решила, что мне стоит посмотреть мир.
Улыбка. Еще улыбка. Полудетская улыбка. Застенчивая улыбка. Чуть-чуть испуганная улыбка. Я просто ученая девица, ваша светлость, не более того, я ученая девица из Венеции.
– Мы здесь еще не привыкли к столь открытым нравам. Возможно, наши дети… – маркиз повел глазами в сторону жены. Та расцвела. Боже, как она
Дон Кристобаль почувствовал себя лишним. Он стоял возле стола и большими белыми руками бережно сворачивал свою карту, которая так удачно перешла на аспидную доску ученой венецианки.
– Прошу простить, дон Кристобаль, я прервал вас, – обратился маркиз к мореходу, – но вежество требует представиться даме…
– Я уже закончил, – ответил лигуриец, – и благодарю вас за гостеприимство.
– Еще рано, – улыбнулся маркиз, – я полагаю, готовится пиршество, не так ли? – повернулся он к супруге. Донна Элизабета с готовностью закивала.
– Тогда прошу вас, синьора Алессандрина, и вас, синьор Кристобаль, – лигурийцу достался приглашающий жест, Алессандрине – изящно отставленный локоть хозяина. Она оперлась. Рука ее не была тверда.
Он почувствует дрожь и почует страх, непременно.
У него дюжина личин, не меньше. Одна личина показывает, что он ничего не заметил. Другая дает понять: «Я знаю, почему ты дрожишь. Ты дрожишь, потому что я так красив, так близок и так недоступен». Третья намекает: «Я раскусил тебя. Ты знаешь это. Ты боишься меня и правильно делаешь». Четвертая усмехается: «Маленькая куртизанка, прибавляющая себе годы, покупающая в кредит дворянство и подданство, тебе ли дурачить меня?» Алессандрина было подумала, что мнительность может сослужить ей плохую службу – лицо маркиза выражало пустую любезность, и на поверку он мог оказаться вполне заурядным вельможей, женатым по расчету, и поднаторевшим в куртуазных беседах, отчего его речи и кажутся двусмысленными. И вообще не стоит думать о плохом, иначе это плохое непременно случится. И к черту сны – этаким ни в одном соннике не сыскать толкования.
– Скажите, синьора Алессандрина, а может ли венецианская дама благородного происхождения занять место дожа?
– Нет, ваша светлость, ибо женский разум не годится для управления, – мона Алессандрина улыбнулась, всем своим видом дав понять, что отнюдь не убеждена в только что сказанном, а всего лишь повторяет общепринятое.
– Странное дело получается, синьора. Вы, венецианцы, так гордитесь вашим государственным устройством, а меж тем ваши дамы лишены права, которое есть по крайней мере у женщин королевской крови – занять престол. Между прочим, вы напрасно так низко цените ваш разум. Пример королевы донны Исабель доказывает, что женщина на престоле может управляться не хуже иного мужчины.
– Королева донна Исабель – исключение, подтверждающее правило. Женщины иногда бывают тверды, а мужчины напоминают плаксивых баб, это случается. Но это редкое явление, свойственное временам упадка. Если вспомнить Рим…
– Не будем поминать Рим. Сейчас, слава Богу, времена иные. Но тем не менее, синьора, мне кажется, что вы из твердых женщин, и мысль о власти не может не искушать вас.
– Я видела властьимущих так же близко, как вижу вас. По моему мнению, в их жизни нечем искушаться.
– Ваша рассудительность делает вам честь. Я не премину сказать об этом вашему дядюшке.
– Вы его премного тем порадуете, ваша светлость.
Маркиз слегка наклонил голову. Алессандрина сообразила, что, собственно, они уже давно предоставлены друг другу в полутемном углу большой гостиной залы: донна Элизабета с другими гостьями азартно играли в кости на мелкие монетки, дон Кристобаль, должно быть, насытившись, исчез вместе со своей картой.
– Вы позволите? – маркиз указал на аспидную доску, которую она так и держала на коленях.