Виртуоз
Шрифт:
— Я не артист. Я работник космодрома. Меня приставили к мониторам. Чтобы сидящие за ними статисты в офицерских мундирах не испортили дорогую технику.
Алексей был потрясен. Перед ним разыграли искусный спектакль с привлечением лучших артистических сил, и кому-то, неведомому, было важно, чтобы он поверил в бутафорию с ракетой, был одурачен, поверил царящим в армии монархическим настроениям.
— Не верьте ни единому слову,— произнес горбун.— Все блеф. Все отвратительный блеф. Нет никаких ракет. Нет никакой ракетно-космической обороны. Нет армии. Россия беззащитна.
— Но заверения министра обороны? Заверения Президента Лампадникова? Слова Духовного Лидера Долголетова? О том, что Российская армия надежно защищает страну?
—
— Не верю! Невозможно! Почему я должен вам верить? — тоскуя, воскликнул Алексей, глядя на заостренное рыльце горбатого человечка.
— Если вы сейчас поедете со мной, вы сами во всем убедитесь. Машина ждет у гостиницы.
Алексей оделся. Весь, дрожа, не позволяя себе верить в ужасный блеф, вслед за горбуном спустился к подъезду. Военная машина с молчаливым шофером подхватила их и понесла по лесистой бетонке, там, где пролегал их дневной путь.
Ночные леса расступились, и они достигли пустоты, окруженной черным бором, над которым, малиновая, угрюмая, догорала северная заря. Фары машины озаряли плиты бетона с черным, обгорелым мусором. Пахло паленой пластмассой, зловонием химических материалов. Алексей наклонялся, поднимал обугленные куски пластика, белые ломти скорлупы, покрытые изнутри сажей. Казалось, что здесь лопнуло огромное яйцо, из которого в черной слизи вылупился уродливый птенец. Перед ним валялся крупный обломок. На закопченной поверхности было выведено краской: «Царевич Алексей». Все было ясно — множество петард и декоративных пороховых шутих вознесли бутафорскую ракету, превратили ее в пылающий шар, который в тучах казался сияющей звездой, а потом из мокрых облаков вместе с дождем опадали искры салюта, кусочки горящей пластмассы. Артисты на смотровой площадке талантливо разыграли сцену удачного старта, попадания ракеты в намеченную на Камчатке цель.
Алексею было невыносимо тяжело. Его мучил сотворенный с ним отвратительный обман. Мучил страшный блеф, в который верил наивный, обманутый народ. Будущее казалось ужасным. И в этом ужасном будущем ему отводилась отвратительная и ужасная роль.
— Зачем это все? Кому это нужно? — обращался он к маленькому, сгорбленному человеку, стоящему среди обгорелой рухляди.
— Не знаю. Они боятся «Формулы Рая». Они думают, что вы владеете «Формулой Рая». Они не позволят вам донести ее до народа.
— Какой «Формулой Рая»? Я ничего не знаю.
— Гагарин владел «Формулой Рая». Он первый побывал в космосе, и ему открылась «Формула Рая». Он хотел поведать ее людям. Но ему не позволили.
— Его убили? Подстроили катастрофу?
— Он жив. Его упрятали за решетку, и он находится там по сей день. Под Нижним Тагилом есть колония строгого режима. Там сидит Юрий Гагарин. Его видел один бандит, который сидел за разбой. «Формула Рая» стремится снизойти к русским людям, но ее не пускают. Русские космисты были близки к постижению «Формулы Рая». Циолковский был близок к ее постижению. Вернадский,
Они стояли в лучах автомобильных фар, отбрасывая длинные тени, среди обломков бутафорской ракеты, каждый из которых отбрасывал тень. Алексей смотрел на маленького горбуна, держащего в руках кусок скорлупы с надписью: «Царевич Алексей». Это был русский космист, последний из плеяды великих прозорливцев. Было странно, чудесно и больно смотреть на негасимую ночную зарю с черными зубцами елей, сознавая, что где-то на эту же зарю смотрит сквозь колючую проволоку Юрий Гагарин, владеющий райской истиной.
Они возвращались в гарнизон. Навстречу из леса полыхнули слепящие фары, жалящие прожектора. Вдоль бетонных плит, плавно колыхаясь на мягком грунте, двигался ракетовоз на гигантских колесах. Пятнистое тулово, кристаллическая кабина, ребристые шины. Пропыхтел, обдав жирной горячей гарью. Двигался, раздвигая ели слепящим светом. Алексей чувствовал фатальность бытия — в лесной колее, в студенистых икринках трепещут тысячи жизней, не ведая, что к ним неуклонно и слепо приближается гибель.
С бессильным гневом и изумлением Ромул смотрел на телеэкран, где в новостной программе показывался сюжет с пуском ракеты «Порыв». Отточенный белый бивень. Священник с кропилом. Все тот же странный, бог весть откуда взявшийся самозванец выводит краской на корпусе ракеты надпись: «Царевич Алексей». Зарево над ночными лесами. Перламутровая, летящая в тучах звезда. И неистовая радость ракетчиков, обступивших самозванца, — обнимают, целуют, подбрасывают вверх, словно это его личный успех. Словно армия обрела в его лице своего подлинного кумира.
Это было невероятно. По центральному телеканалу показывался сюжет, которого могли удостоиться лишь первые лица государства,— Президент Лампадников либо он, Долголетов, Духовный Лидер России. Налицо был заговор, имевший целью устранить из политики его, Долголетова. Вытеснить его из общественного сознания. Разрушить статус Духовного Лидера. Заместить его в этой роли другим человеком, чей наивный и трогательный облик, загадочная судьба, ореол мученичества и величия привлекали симпатии народа, питали народный миф о справедливом и благочестивом правителе. Автором заговора мог быть только Рем, его коварный, византийский ум угадывался во всей шее возвеличивания и прославления убогого провинциала. Чем привлекательней и ярче становился самозванец, тем скучнее и невыразительней казался Ромул. Тем меньше у него оставалось шансов сменить на президентском посту Рема. Тем легче было тому баллотироваться на второй президентский срок.
Едва справляясь с бешенством, он позвонил к вероломному другу в Кремль, видя на экране его самодовольное волоокое лицо, письменный стол с малахитовой лампой, кипу документов, над которыми Рем взмахивал изящной золотой ручкой.
— Все это я тоже только что видел, мой дорогой, и собирался тебе звонить, предвидя твою реакцию. Отвлекло послание этого наглеца Саакашвили, который, представляешь, грозит «окончательным решением южно-осетинской и абхазской проблемы». Неужели американцы будут воевать из-за этого параноика? Хотелось бы показать его мозг профессору Коногонову, чтобы тот воспроизвел его сексуальный бред на тему «Великой Грузии».
— Почему без моего разрешения сдвинули запуск ракеты «Порыв»? Почему на запуске присутствовал не я, как было оговорено, а этот увалень, на которого вы с Виртуозом напяливаете горностаевую мантию и шапку Мономаха? Что все это значит? Я требую объяснения!
— Прости, мой дорогой, что я не предупредил тебя о мистификации, — влажные воловьи глаза Рема источали благостное расположение. — Эта была не ракета «Порыв», а дешевый муляж. Ракетчики, которые «качали» нашего лжецаревича, были актерами московских театров. Мне привезли пленку, и я тебе сейчас ее покажу.