Вишняки
Шрифт:
— Жив-жив! Жив-жив!
Радуется, что живой и что крылышко у него срастается.
Тут, откуда ни возьмись, Васька появился. Сел на пороге и смотрит. Потом прилёг, бьёт хвостом по полу, а глаза так и горят. Я думал, он просто поглядит на воробышка, да и уйдёт. А он сидел-сидел и вдруг ка-ак кинется на воробышка! Тот, не будь дурак, расставил крылья, нахохлился и как клюнет кота в нос.
Васька подскочил, мотнул головой и снова к воробышку. Раз! — и схватил его прямо под крылышки.
—
Кот — в кухню, я — за ним, он — под стол, я его — за хвост.
— Мя-а-ав! — заверещал кот, выпустил воробья и лапой меня по руке — кровь так и брызнула.
Но я не испугался, схватил его за ухо и давай ругать. — Что ж ты, — говорю, — наделал? Мало тебе мышей, ты ещё и воробышка хотел съесть? Ах ты, бессовестный!
А Васька сидит да облизывается. Тогда я наподдал ему и выгнал на мороз.
— Чтоб ноги твоей в хате не было! — сказал я ему.
Вернулся в комнату, посмотрел на воробышка и заплакал. Лежит, бедняга, на боку, не шевелится, только клюв раскрыл и дышит часто-часто.
«Умрёт», — подумал я и заревел уже на весь дом.
Мама что-то во дворе делала. Вошла, спрашивает, что случилось, а я никак рассказать не могу.
— Во… во… робышек. Васька задушил.
— Ну, не плачь, — говорит мама. — Воробей твой всё равно не выжил бы. Крыло у него так и не срослось. А что же это за птица, если она не летает?
А мне ещё больше жаль воробышка.
Тут пришёл с работы папа. Взял воробышка в руки, ощупал его всего, точно доктор, напоил водой, постелил ему в уголке старую шерстяную варежку и говорит мне:
— Не плачь, выживет твой воробышек. Васька только чуть придушил его, а косточки все целы.
Воробышек летает
Постепенно воробышек стал поправляться. А через несколько дней он, как и раньше, бочком прыгал по комнате и ликовал:
— Жив-жив! Жив-жив!
Я теперь всё время следил за Васькой, а вечером сам затворял двери в комнату.
Воробышек веселел с каждым днём. Он уже не был таким нахохленным, как раньше. Перья лежали на нём гладко, даже поблёскивали.
И вот однажды, смотрю, воробышек мой поел, попил, потом — порх! — и взлетел на стул.
— Мама! Мама! — закричал я и стал танцевать.
Мама с крынкой в руках встревоженно выглянула из кухни.
— Смотри, мама, он сам на стул взлетел!
— Вот и хорошо. Значит, скоро мы сможем его выпустить.
— Ну же, воробьюшка, полетай. Ну, ещё! — просил я.
А он поглядывал во все стороны, точно сомневался, сможет ли ещё раз взлететь. Но вот, видимо, отважился.
— Жив-жив! — вспорхнул — и к окну. Но не долетел, ударился о подоконник и упал на пол. Это напугало меня.
— Э, так ты можешь свои крылышки поломать. Лучше обожди ещё немножко, — посоветовал я ему.
Воробышек словно и правда послушался. Несколько дней после этого он не пробовал летать.
Потом как-то взлетел с пола — и прямо на окно. Поклевал стекло и перелетел на другое окно. Дальше на стол, на стул, снова на окно.
На другой день он уже взлетел на шкаф, а оттуда на радиоантенну, которая была натянута в углу под самым потолком.
С этого дня воробей летал по всей комнате, а ночевал всегда на антенне.
Пусть теперь Васька попробует его достать!
Вернулся!
Когда воробышек научился летать по всей комнате, мама снова стала сердиться:
— То хоть по полу ходил, а теперь простыни пачкает, мебель вон поразрисовал. Пожил, поправился и скатертью дорога. А то сама выпущу.
— Пусть у него ещё крылышки окрепнут, — просил я.
— Нет, у меня уже терпение лопнуло.
— Только один денёчек!
— Ну хорошо. Но завтра чтоб выпустил.
Так повторялось несколько раз, а воробышек всё ещё жил в комнате. Я до того привык к нему, что никак не мог расстаться. Да и за его больное крылышко я опасался. Но вот и папа стал говорить, что пора выпустить воробышка.
— Видишь, он уже о стекло бьётся, на волю просится.
Пришлось выпустить.
Рано утром я оделся, накормил воробышка, потом поймал его и долго держал в руках — всё прощался с ним.
— Ты хоть не улетай далеко, ночуй под крышей сарая. Там тепло, — просил я его.
А он молча вырывался из рук. Вздохнул я и вынес воробышка из дома.
— Ну, лети.
Раскрыл ладонь, а он сидит и не хочет лететь. Потом сразу вспорхнул и взлетел на вербу. Посидел там немножко и перелетел на соседский сарай. Тут у меня защипало в носу, я ушёл домой и больше ничего не видел…
Подошёл вечер. Я уж и заводную машину крутил, и рисовать пробовал, и телефон проводил от этажерки к своей кровати, а сам всё думал про своего воробышка: каково-то ему там одному на морозе?
И мне представлялась страшная картина: сидит воробышек на ветке и замерзает. Он хочет слететь с дерева, чтобы поискать укромное место, но его подвело подбитое крыло. Воробышек не полетел, а упал в снег. Я вижу, как к воробышку подбирается хитрая усатая морда, и кричу не своим голосом:
— Васька!
Смотрю, а Васька выходит из кухни. Стал на пороге, посмотрел на меня, точно спросить хотел, что мне от него нужно, и, не дождавшись ответа, лениво потянулся.
И вдруг мне почудилось: «Жив-жив!»