Високосный год: Повести
Шрифт:
Старуха, помедлив, взяла деньги, пересчитала.
— Э, так не пойдет! Давай в троекратном размере. За срам, который я приняла на старости лет.
— Как так? — удивился Трофим. — Ты что, бабуся, того? — он покрутил пальцем у виска. — Тронулась? Почему в троекратном?
Поров, стоя возле мерина на дороге, все слышал и хохотал, держась за живот.
— Только в троекратном, Иначе не отдам. Пойду к директору Лисицыну жаловаться. Он тебя прищучит! Ишь, воришка, сбыл краденое, да еще и ломается? Каков, а? Нашел дурочку! — Старуха села на штабелек
Трофим стал ее уговаривать. Заспорили, возбужденные голоса слышны были далеко. В окна соседних домов выглядывали люди, дивовались, Наконец Трофим уломал старуху и крикнул Порову:
— Давай сюда!
Крючок подвел коня с одрами к штабельку бревен, аккуратно уложенному у крыльца.
— Много ли дал? В троекратном? — спросил он, посмеиваясь.
— Нашла дурака, — буркнул Трофим. — Однако трешку пришлось положить сверх пятидесяти, чтобы не шумела…
— Вот старухи нынче пошли! Своего не упустят, еще и чужого прихватят.
— Давай будем нагружать. Раза три придется обернуться.
Обернуться им пришлось четырежды — бревна были довольно объемистые, а дорога неровная. С последним возом пришлось повозиться. Прибыли к речке уже в сумерках и пошли подкрепиться в избу. Плотно поели и вышли на берег. Пока Трофим связывал бревна веревкой в два пучка, Поров отвел мерина на конюшню и задал ему овса. Потом вернулся к Спицыну.
Они баграми долго отпихивались с мелководья. Наконец завели мотор и отбуксировали первый пучок бревен в Двину. Вбили в дно кол, привязали к нему плотик и вернулись за вторым. Когда закончили работу, было уже за полночь.
— Ну вот, отмучились, слава богу, — Трофим устало сел на банку. — Давай-ко примем по чарочке для бодрости.
Поров положил багор и примостился рядом. Спицын достал из мешка водку, хлеб, консервы, сало. Возвращались в Борок уже совсем пьяные. Трофим еле-еле завел мотор. Поров, покачиваясь, сидел на банке и орал частушки. Его дикое, нескладное пение вспугнуло чаек, и они заметались с криками над водой. На востоке уже заалела заря, прижатая облаками к самому горизонту. Ветер зашумел в камышах, по воде пошла рябь.
Протоку прошли благополучно, но у выхода в Лайму мотор заглох. Трофим долго дергал заводной ремень, но безуспешно. Он прикрикнул на Порова:
— Хватит тебе орать! Из-за тебя мотор не заводится…
Поров выпучил на него глаза:
— Из-за меня? Из-за меня не заводится? Ты чего это говоришь-то? Чего говоришь? — Он вскочил и с маху треснул приятеля в ухо.
Удар был силен, в глазах Трофима брызнули искры, в голове зазвенело. Оправившись, он зловеще сказал:
— Ах, вот как ты! — и дал сплеча в скулу Крючку. Оба сцепились, рыча и беспорядочно награждая друг друга тычками. От такой баталии катер накренился, и приятели свалились за борт. К счастью, в том месте было неглубоко, по пояс. Вынырнули, стали друг перед другом, отфыркиваясь и бранясь. Холодная вода их слегка отрезвила. Помогая друг другу, с трудом великим и пыхтеньем забрались на катер.
— Хорошо, что мелко, — сказал Трофим. —
— П-п-поплавали м-м-маленько, — зубы у Крючка выговаривали чечетку.
Домой добирались уже молча, дрожа от стужи: «Скорее бы в тепло».
Утром из совхозной конторы по телефону сообщили на запань, где находятся бревна, и оттуда вышел катер, чтобы забрать их.
В деревне трудно что-то утаить. Даже то, что было совершено, кажется, в глубокой тайне, под покровом ночи, все равно вылезало наружу. Пьяные приключения Спицына и Порова на реке дошли до дирекции совхоза. Лисицын снова вызвал Спицына, решив дать ему нагоняй. В конце концов, сколько еще возиться с этим суковатым мужиком.
— Опять дел натворили! — такими словами встретил он Трофима. — И что за человек! Только что дали вам поблажку, не довели дела до нарсуда, а вы напились и подрались с Поровым, и оба чуть не утонули.
У Трофима с похмелья голова раскалывалась, глаза бегали по сторонам. Он был зол и мрачен и посматривал на Лисицына не по-доброму.
— Ну и что?
— Как — что! — опешил Лисицын. — Совесть-то вас не мучает?
— А почему она должна меня мучить? Чего такого я натворил?
— Как чего? Напились, подрались…
— Кто вам натрепал? Почему вы собираете сплетни, разную ерунду? Где я пил, сколько и на что — это мое дело. Выпил в нерабочее время, выполняя ваше с Чикиным указание, на свои кровные… И если бы не эти проклятые бревна, может быть, ничего и не случилось бы. Каторжная работа! — Спицын хотел в сердцах сплюнуть, но, увидев под ногами ковровую дорожку, сдержался.
— Почему вы говорите со мной таким тоном? — повысил голос Степан Артемьевич. — Выходит, для вас не существует никаких норм поведения?
Директор сесть не предложил. Спицын, глянув на длинный ряд стульев у стены, сел без приглашения.
— Я их разве нарушил, эти самые нормы? Подводите под моральный кодекс? То под уголовный, то под моральный… Веселая жизнь!
— Ни с какими кодексами вы не считаетесь, — жестко продолжал Лисицын. — Все люди как люди, механизаторы вон с утра до позднего вечера в поле, трудятся для общей пользы. А вы для чего живете?
— Для себя, — отрезал Спицын. — Кто обо мне позаботится? Вот для себя и живу.
— Оно и видно. Случай с бревнами об этом говорит.
Спицын криво усмехнулся:
— Всегда было так: подбирали аварийные бревешки. Так же пропадут, затолкает в берег, затянет илом… Или весной со льдом в море утащит. Кому польза?
— Но ведь вы-то взяли тепленькие, из плота! Не бросовые балансы, не дрова, а пиловочник! И еще рассуждаете о кодексах, — Лисицын не сдержался, повысил голос. Спицын его уже порядком взвинтил.
— Это не я рассуждаю о кодексах, а вы. Вам бы все под них подогнать, подвести человека под монастырь, — Трофим достал из кармана платок, шумно высморкался. — А кто дал право? Я родился и вырос в Борке, а вы без году неделю как приехали и учите нас, как жить! Что можно, чего нельзя…