Високосный год
Шрифт:
Похороны прошли быстро. Мария на них чувствовала себя как в тумане. У нее все валилось из рук. Хорошо, что соседи помогали с организацией. Да коллеги Константина с завода быстро съездили на кладбище и обо всем договорились. В общем, после короткой гражданской панихиды, тело было предано земле. На кладбище, расположенном на окраине города в микрорайоне Ташла. Затем все родные, близкие, соседи и еще невесть кто, посидели в столовой Металлиста, любезно предоставленной руководством завода, да разошлись…
На следующий день в квартире Агафоновых стояла леденящая душу тишина. Не смотря на то, что мать и дети были дома. Мария уже час молча просидела одна за пустым кухонным столом, когда к
«Мам, а наш выигрышный билет что, остался в кармане пиджака, в котором похоронили папу?».
Первой реакцией Марии на вопрос, была злость на сына. Как, мол, он смеет думать о всяких глупостях, потеряв отца. Сейчас все мысли должны же быть с тем, кто так любил его, и кого он любил сам, с близким человеком, который и сейчас, конечно же, с ними. Хотя бы своей кровью, текущей в Павле. Она стала упрекать сына в жестокосердии, а Павел, молча слушал ее, сам уж злясь на себя за этот нелепый вопрос. Пролетел день. Еще один. Пролетала весна, но не улетучивалась скорбь из квартиры Агафоновых.
Где-то через неделю после смерти мужа Мария бродила по Верхнему рынку города. Она пребывала в отпуске по семейным обстоятельствам и в непролазной депрессии. Ходила по рынку больше для того, чтобы просто проветриться, побыть среди людей. Она уже успела накупить целый сноп зеленого лука, непонятно для чего, как оказалась на вещевом ряду. Здесь в то время, без всяких палаток, разложив товар на ящиках и маленьких переносных столах, продавали ношенные вещи. Торговлю здесь вели опять-таки барыги. По крайне мере, так их в городе и называли. В-основном на этом ряду бойко расхваливали свой товар пожилые женщины-пенсионерки. Милиция их беспокоила редко, хотя догадывалась, что большая часть вещей может быть украденной.
И вот сюда забрела Мария Агафонова, просто так, потолкаться. Не зря рынок тогда в народе и называли толкучкой. Брела она, значит, брела бесцельно, порой бросая взгляды на ситцевые халатики или стоптанные ботинки, пока, повинуясь какому-то инстинктивному чувству, не подошла к одной из торговок. А точнее, к ее товарчику. Да стала рассматривать какую-то блузку. А бабушка-продавец и стала говорить ей:
«Бери, дочка, не пожалеешь. Хорошая блуза, всего пару раз надеванная».
Мария зачем-то стала трогать и другие продаваемые бабкой вещи. Белые рубашки, галстуки… Но вдруг одна вещь привлекла ее внимание. Женщина стала трогать мужской пиджак, почему-то казавшийся ей таким знакомым. Серого цвета, почти как новый… А торговка не унималась:
«Отличный пинджак, дочка. Импортный. С карманами. Раз всего сын надевал его, да размер не подошел. Вот и продаю. Почти за даром. Купи, мужу что ль…»
А Агафонова чисто интуитивно, как бы автоматически, уже лезла рукой во внутренний карман этого пиджака. И вдруг, неожиданно сама для себя, вынула оттуда лотерейный билет. Только в эту минуту она как-будто пришла в себя и с непониманием стала рассматривать этот билет, где в одной из его колонок были вписаны до боли знакомые буквы: ГАЗ-2410. В следующую секунду весь Верхний рынок наполнился истошным женским криком, более похожим на вой. Быстро стала собираться толпа зевак. Послышалось бормотание, встревоженные невнятные фразы. Через минуту к толпе уже бежал молоденький милиционер, поддерживая одной рукой фуражку, а второй поднося к губам свисток.
Сидя в отделении милиции, Мария молча плакала, не в силах отвечать на вопросы опера. Не далеко от нее, на стуле, сидела та самая бабка-торговка, бледная как полотно, и молчала.
«Так, – продолжал разговор капитан Бегун, – нашли, значит, билет в пиджаке, очень странно». И уже обращаясь к бабке: «А откуда у вас эта вещь?».
Пожилая женщина с дрожью в голосе стала говорить, что принес его ей какой-то мужик. За дешево отдал. А у нее пенсия не большая, вот и взяла, продать на рынке, да чуть подзаработать. А затем она и расплакалась.
Капитан повернулся к Агафоновой и резко произнес:
«Вы можете отказаться, но мне бы хотелось получить от вас разрешение на эксгумацию тела вашего покойного мужа». Услышав эти слова, Мария громко-громко разрыдалась на взрыв, да так, что сбежалось все отделение, посмотреть, что здесь происходит.
Утро не задалось. Моросил мелкий дождик, было сыро и прохладно. А значит, и весь день сегодня пойдет наперекосяк, размышлял Бегун, куря под зонтом уже третью за 15 минут сигарету. Он стоял на входе в кладбище и ругался про себя. Здесь было много высоких деревьев, но сам погост был хоть и старым, но не особо большим. Из задумчивости его вывел подбежавший сержантик, который сказал, что экскаватор уже на подъезде и убежал в стоящий не в далеке милицейский автомобиль.
Капитан Бегун вновь призадумался. На этот раз о том, что есть сейчас два варианта у него. Либо он, увидев одетое в костюм, через некоторое время, тело Константина Агафонова поедет извиняться перед старушкой-торговкой, которая была им задержана со вчерашнего дня в отделении. Либо, увидев голого мертвеца, возбудит уголовное дело. «По факту вандализма что ли?», – сказал вслух сам себе капитан…
Прав был Бегун, когда решил, что все пойдет не так, наперекосяк, сегодня. Но ошибся в возможных вариантах развития событий. Через двадцать минут он стоял рядом с разрытой могилой, перед раскрытым гробом с широко открытым ртом. В стороне тревожно шептались рабочие. Экскаваторщик вслух матерился, не стесняясь милиционеров. Гроб был пустым, что было полной неожиданностью для всех участников этих антипохорон. Только лишь судебный эксперт улыбался в отдалении. Он не знал, как ему заполнять медицинский акт, что его и слегка веселило.
Как выяснила милиция, бабку-барыгу звали Надеждой Ефремовой. Она была за мужем, на пенсии. И жила в районе Ташла в ветхом домишке. С мужем. Прокурор без всяких пререканий выписал Бегуну ордер на обыск ее дома. Уговаривать его не пришлось. Первое, что увидели милиционеры в этом доме, было большое количество всяких там вещей. Дед, прикинувшись больным, не вставал с кровати. Не особо его удивил приезд оперов, но и разговаривать он старался поменьше. В одной единственной комнатушки весь шкаф был завален шмотками. В основном строгими платьями и мужскими костюмами. Во дворе находился старый сарайчик, от которого воняло навозом. Туда на минуту занырнул Сидоров и сразу вышел со словами, мол, там ничего интересного. Описав некоторое имущество и забрав его часть с собой, милиционеры уехали. А уже в отделении Бегуна осенило. Все вещи примерно одного размера. На взрослых. Как бы праздничные. Нужно, просто необходимо раздобыть всю информацию и касающуюся мужа Ефремовой. Не с театра ли они?
А в городе в это время стали ходить дурацкие слухи. Тогда не было интернета, но зато хорошо работало сарафанное радио. И вот оно вещало, что на Верхнем рынке вовсю торгуют вещами, снятыми с покойников. Город гудел, как пчелиный рой. Милиции нужно было реагировать. Но как?
Как только Бегуну доложили, что муж Ефремовой числиться сторожем на том самом кладбище, где был похоронен Агафонов, он, не особо удивившись, стал добиваться заключения его под стражу. Здесь прокурор опять-таки не стал спорить, и дед Ефремов Иван был помещен в СИЗО. Оставалось лишь взять с него признательные показания и дело можно было передавать в суд. Тем более, бабка-торговка во всем уже призналась, услышав, что милиции известно о месте подработки ее мужа.