Вист, пас, мизер…

Что и говорить, красив Пицундский залив в бархатный сезон, особенно в тихую погоду, когда прозрачные, мягкие волны накатываются на берег. Шумит высокий ветер в кронах реликтовой сосны, и шум этот, если хорошо вслушаться, там, наверху — гул просторный и величаво-задумчивый. Пахнет этой вечной сосной, чистым морем, здоровым, естественным духом тления — во время последнего шторма море с грохотом и свирепым неистовством кидалось на берег, вышвыривало из своих глубин водоросли, перетирая их тяжелой, крупной галькой, оставило на пляже ствол эвкалипта, измочалив

В шторм, озорства ради, может, на спор, бросился в волны какой-то курортник еще возле косы, напротив поселка рыбаков, и его относило к Пицундской бухте. Он пытался выбраться, отчаянно работал руками и, удерживаясь на гребне волны, достигал берега, даже становился, хватался за него, но поток бурлящей воды, перемешанной с галькой, мчащийся назад, сбивал его с ног и смывал в море.

— Плыви в бухту! За мыс! Там тише, — кричали ему собравшиеся отдыхающие.

— Помогите, по…мо…ги…те… — умолял он, то показываясь на поверхности моря, то исчезая в волнах.

На берегу металась его жена, проклинала, не стесняясь, легкомысленного супруга, грозила и плакала, а девочка — лет семи опеночек, вцепилась в руку матери, только плакала, повизгивая по-щенячьи. Помочь утопающему было трудно — спасательный катер, не говоря уж о шлюпке, не мог выйти в такой шторм, слишком высока волна. Спасательный круг после нескольких попыток все-таки вбросили в море, но без шнура или веревки. Попавший в беду не смог сразу схватить его, и круг сильным боковым течением погнало в море.

Курортник уже боялся приближаться к берегу, очень больно било галькой, и никто не знал, хватит ли у него сил продержаться на воде и проплыть километра три-четыре до бухты, где всегда тихо.

Васька, молодой гончий пес, вертелся тут же, между людьми, благоразумно держался поближе к тростнику, куда волна не докатывалась. В толпе было много знакомых, ему хотелось подойти к каждому, кто мог сказать ему доброе слово, погладить, угостить или поиграть с ним.

— И ты тут, Василий? Смотри, унесет в море, — предупреждали знакомые, но не хотели с ним играть и обращать на него внимание.

И вот когда женщина совсем отчаялась, что рассвирепевшая стихия вернет ей мужа, когда душу ее сковал страх — увидит ли она его еще раз, а он, скрывшись за гребнями волн, вынырнет ли, в толпе произошло оживление. Васька посмотрел на море — нет, человек держался еще на воде, но здесь, высокий мужчина, Евгений Юрьевич, тот самый, которого он поджидал по утрам под дверью дома отдыха, собрал несколько мужчин, что-то говорил им. Те внимательно слушали, женщины смотрели на него с надеждой, и Ваське подумалось, что человек этот, должно быть, вожак. Инстинкт, древний как море и земля, сама Васькина природа подсказали ему, что к этому человеку следует относиться с особым уважением, беспрекословно выполнять его желания.

Евгений Юрьевич разделся, подождал, когда на берег обрушится крутая волна, и вместе с нею помчался в море, скрылся в бурлящей пене и через несколько мгновений был уже рядом с утопающим. Ваське стало тревожно за вожака, он сел на задние лапы, вытянул морду в его сторону и взвизгнул. Евгений Юрьевич, как и надлежало поступить вожаку, решил показать незадачливому купальщику, как выбраться из ревущей мешанины пены, песка и камней. На берегу выстроилась цепочка мужчин, они крепко взялись за руки, стояли наготове. Евгений Юрьевич выждал самую высокую волну — девятый вал, оказался на его вершине, и тот понес его к берегу. Навстречу пошла цепочка — ударил вал по мужчинам, зарычал, но тот, кто стоял первым, схватил вожака за руку, не дал возвратной волне смыть его в море. Их ударила еще одна волна, но она была слабее предыдущей и опасности большой не представляла, разве что лишний раз угостила спасателей галькой.

Женщины зааплодировали Евгению Юрьевичу, который стал в цепочку первым и, высмотрев в море самый высокий вал, катящий впереди себя седую, клокочущую бороду, махнул утопающему. Тот отчаянно, наверное, из последних сил греб, боясь отстать от вала — тот должен был как можно дальше выбросить его на берег. Раньше он делал ошибку, пытаясь выйти с тихой волной — более мощные волны сбрасывали его назад, в море.

Вал с утробным гулом обрушился на берег, цепочка храбро вошла в него, и Евгений Юрьевич успел схватить утопающего, но тут сзади кто-то упал, не выдержав удара возвратной волны. В толпе ахнули — но цепочка не разорвалась, вода отхлынула и, отставая от нее, стекала вниз шуршащая галька. Следующая волна была не такой страшной. Утопающего выволокли на сушу, он от радости глупо улыбался и покачивался, когда к нему подбежали жена и дочь.

Евгений Юрьевич, немного прихрамывая, видимо, в него угодил крупный камень, взял свою одежду и пошел в кабину переодеваться. Выйдя оттуда, он прошел, даже не остановившись, мимо спасенного, который благодарил его и звал с собой. Васька последовал за вожаком, хотя тот не замечал его, скрылся за стеклянной дверью спального корпуса.

Васька вертелся весь день под дверью, пытался проникнуть внутрь, с виноватым видом входя в вестибюль, откуда его неизменно выгоняла женщина в белом халате, которая, сколько он знал ее, всегда сидела на стуле при входе.

Эта женщина разрешала находиться в корпусе серой кошке, которую все называли Марьей Ивановной. Кошка сидела у нее на коленях, важно, подняв трубой хвост, расхаживала по вестибюлю, сверкала зелеными глазищами в кустах по ночам. Васька для нее вообще как бы не существовал, ну и на здоровье, рассуждал он, в ее обществе никакого толка, однако знал, что Марья Ивановна только делает вид, что не замечает. На самом же деле при встрече сжималась вся в пружину — поднималась шерсть на спине и распушивался хвост. Он обходил ее стороной, презирая за коварный нрав.

С Марьей Ивановной дружил бродячий кот с обрубленным, как у чистопородного боксера, хвостом. С Васькой у кота было почти взаимопонимание, они при встречах не стремились к драке. Каждый из них считал, что им делить нечего — идешь своей дорогой, ну и иди, у тебя свои дела, у меня — свои. Возможно, их сближала одинаковая судьба — они были ничьими. У кота не было дома и хозяина, у Васьки тоже. Кот был обшарпанным, в длинной, свалявшейся шерсти таскал репейники и имел блох, щедро делился ими с Марьей Ивановной. Тем не менее высокомерная и избалованная киска, а ведь тоже по сути ничья, принимала ухаживания бродяги, который нередко притаскивал к двери воробья в зубах или мышь. Вот в таких случаях кот, увидев Ваську, фырчал сквозь стиснутые зубы, словно тот мог позариться на его подарок. Васька прощал ему эти выходки и отходил в сторону, чтобы посмотреть, как женщина, заметив в дверях кискиного кавалера, будет угощать его веником. В первый раз, не ожидая такого поворота дел, кот даже оставил добычу на крыльце. Теперь же он ее не бросал, с мышью в зубах серой молнией вонзался в куст.