Vita Nostra. Собирая осколки
Шрифт:
– Нам придется их жестко отсеивать. – Адель постучала по столу, будто призывая к порядку на лекции. – Пусть останется одна группа… пусть хоть десять человек, но таких, кто сможет освоить учебную программу!
– Они не смогут, – тихо сказала Сашка. Облако дыма опасно замерцало, принимая форму плоской спирали с темным облаком в центре. Сашка махнула рукой, разгоняя нарождающуюся проекцию.
На кафедре сделалось тихо. В подвальном помещении не было окон, сюда не доносилось ни чириканье воробьев, ни звук машин, проезжающих по улице Сакко и Ванцетти. Только еле слышно гудел старый кондиционер.
– Тот мир, который я… открыла, –
– Какая неожиданность, – невинно заметил Дима.
– У нас будет новый набор. – Сашка затушила сигарету. – С вашими разрядниками вам придется распрощаться, Дмитрий Дмитриевич, потому что набор будет прошлым летом, три месяца назад.
– Это бег по кругу. – Портнов взялся протирать очки краем свитера. – Студенты – порождения своей реальности, вам просто не из кого выбирать. Новый набор ничего не решит.
– Решит, если я проведу грамматическую реформу, – сказала Сашка.
Адель уставилась на Сашку, как на витрину. Дима покачнулся и чуть не упал со стола. Портнов прищурился:
– Вернете обратно буквы «ер» и «ять»?
Как хорошо, что у меня есть Портнов, подумала Сашка. Даже такой усталый, раненый, распадающийся изнутри.
Дима раскачивал ногами в белых кроссовках, будто загипнотизированный их движением. Мотались петли ярко-желтых шнурков.
– Дмитрий Дмитриевич, – сказала Сашка. – Сядьте, пожалуйста, как положено. Вы на заседании кафедры, а не в подворотне.
– Есть прекрасный бассейн местного спортивного общества. – Он неохотно перебрался на стул. – Чтобы получить там часы для студентов – не нужно даже денег, просто административное решение.
– И какую реформу вы нам предлагаете? – Портнов вернул очки на нос.
– Я не предлагаю, – сказала Сашка. – Это моя воля.
В половине первого ночи у нее закончились сигареты. В двенадцать сорок пришел Портнов и принес ей новую пачку.
– Ты слишком много куришь, – сказал с осуждением и сам прикурил от зажигалки, которую она ему поднесла.
– Ну хоть что-то у меня получается на отлично, – отозвалась Сашка.
В ее кабинете, находившемся на подземном этаже, тоже не было окон. Во власти Сашки было открыть здесь створку хоть на улицу Сакко и Ванцетти, хоть на Монмартр, хоть в космос. Она не утруждала себя – нигде не было того, что она искала.
– У тебя все получается. – Портнов уселся на стул верхом. – Ты убийца реальности. Все идет, как ты задумала.
– Нет, – сказала Сашка. – Мира, каким вы его видите, не существует. Каким вы его воображаете – не существует и в помине.
Так говорил когда-то Портнов на первом занятии по специальности в группе «А». Когда первокурсница Самохина стояла у доски с завязанными глазами и таращилась в темноту. Сейчас она вернула ему должок.
Он оценил, ухмыльнулся:
– Мир существует, Самохина, каким ты его создала. Когда книга дошла до читателей, поздно переписывать текст.
– Спасибо за сигареты, – сказала Сашка. – Я отдам, честное слово.
Она поднялась на крыльцо между двумя каменными львами –
В комнате пахло холодным сигаретным дымом. Антикварный стол-конторка был завален карандашными набросками, и десятки альбомных листов на кнопках и стикерах покрывали стены, будто в кино о полицейском участке. Это были Сашкины автопортреты, все разные: те на первый взгляд неотличимы от фотографий, другие похожи на детские рисунки, а третьи не то злобные карикатуры, не то мясницкие схемы разделки туши. Вперемешку лепились картинки, не имеющие ничего общего с изображением человека: то идеально симметричные, то бесформенные, с лаконичной закорючкой в центре листа или с единственной точкой, где острие карандаша насквозь пробило бумагу.
Приближалось осеннее утро. Сашка открыла дверь крохотного балкона, увитого желтым виноградом, посмотрела в небо – в ту самую точку, куда смотрели каменные львы…
Провернулись созвездия, поднялся Орион. Покрылись снегом тротуары и крыши, и пришел февраль. Сашка вдохнула морозный воздух и снова посмотрела на небо; резко посветлело, наступило утро, виноград зазеленел густой сетью. Наступил конец июня.
Старые часы в комнате пробили семь. Сашке вспомнились другие часы, в другом доме, в иных обстоятельствах, но она до времени заперла воспоминание. Приняла горячий душ, разогрела бутерброд в микроволновке, сварила кофе. Выкурила две сигареты подряд – из пачки Портнова. Надо купить и вернуть ему пачку, но рядом с институтом сигареты не продаются.
В белом льняном костюме, в сандалиях на плоской подошве Сашка вышла из дома. Орали воробьи в липах. У входа в институт, у тротуара, стояла пара автобусов с табличкой «Специальный заказ».
Сашка вошла в вестибюль, кивнула вахтеру и тут же проследовала в институтский двор. Тут, между общагой и основным зданием, толпились студенты, только что переведенные на второй курс. С цветными рюкзаками, сумками, кто-то с гитарой – вчерашние первокурсники ехали на практику.
Они топтались на месте или стояли неподвижно. Они хмурились или рассеянно улыбались. То и дело трогали уши, щеки, носы, будто желая убедиться, что все части тела на месте. Иногда касались друг друга, не желая подбодрить или привлечь внимание – а все затем же, чтобы убедиться, что мир и предметы вокруг материальны.
Сашка видела их изнутри – с носами на затылке, с глазами на животе, с разрушенными привязанностями, причинно-следственными связями, вывернутой логикой. Естественный деструктивный этап, который проходит любой студент в первые годы обучения. Если они будут прилежно учиться, то соберут себя заново и сквозь человеческую оболочку проглянет Слово…
Сашка пошла от одного к другому, вглядываясь в лица. Кто-то смотрел сквозь нее, кто-то неуверенно улыбался. Сашка стиснула зубы: почти все они были застывшие изнутри, без динамики. Каждый – будто зародыш в золотом яйце, оцепеневший или уже дохлый. Это тот курс, о котором Адель говорила, что он «сильнее»?! Если с первого сентября они не начнут заниматься в полную силу – в полную, а не как в прошлом году! – они останутся калеками, сойдут с ума, провалят зачет, умрут…