Vita Vulgaris. Жизнь обыкновенная. Том 1
Шрифт:
В результате отбора в студии осталось семь девочек, а дефицитных мальчиков режиссёр принял всех пятерых.
На первом же занятии Владимир Александрович сказал, что сначала он будет обучать нас актёрскому мастерству, и только потом мы начнём репетировать пьесу известного советского драматурга Хмелика «Пузырьки». Название пьесы нам сразу понравилось, и мы с ходу окрестили нашу студию «Пузырьками».
Владимир Александрович начал с упражнений по ритмике, потом, после притопов и прихлопов, мы занимались сценическим движением, после чего он предложил нам перейти к беспредметным действиям.
– А что это такое? – спросил Витя Сторыгин.
– Пантомима,
– А-а-а, понятно.
– Кто первый хочет что-нибудь показать? Неверова? Ну, давай.
Я вышла на сцену и показала немудрёный клоунский этюд на тему зашивания дырки на брюках, которую обнаружила уже после того, как эти брюки надела. Дырка оказалась на заднице, я решила брюк не снимать, и зашить дырку прямо на себе. Понарошку вдела длиннющую нитку в иголку и, вертясь волчком и устремляясь за бесконечной ниткой, кое-как зашила дырку. Получилось смешно. Владимир Александрович смеялся вместе со всеми и меня похвалил. Придумывать сюжеты беспредметных действий мне нравилось, поэтому я на каждое занятие приносила что-нибудь новенькое, и однажды показала пантомиму «Подсолнух».
Сюжет этого этюда был таков: человек сажает в землю семечко, и, присев на корточки, ждёт, когда же из него что-нибудь вырастет. Вдруг он видит, что из земли появляется маленький росток – тут я сама становлюсь этим ростком и начинаю медленно-медленно распрямляться, как будто расту, одновременно руками изображая, как на стебле один за другим появляются листья и, наконец, распускается цветок. Молодой подсолнух колышется на ветру, радуется солнцу. Я снова человек: любуюсь цветком, а затем срываю его. Потом я опять цветок, но уже вянущий по типу умирающего лебедя. Когда несчастный подсолнух окончательно испустил дух, ВА (так мы своего педагога между собой называли) посмотрел на меня восхищённым взглядом. Я почувствовала приятный жар в теле и уплыла в горние выси. После томительной паузы, которую ВА умел держать мастерски, он произнёс взволнованным голосом:
– Вы видели?! Вы видели? Как она руками растущие листья показала!
Он помолчал ещё немного и добавил:
– Ну, молодец! Умничка.
После этой пантомимы я у Владимира Александровича стала любимой ученицей, а самой мне ничего не оставалось делать, как влюбиться в него без памяти, но без поползновений на завоевание ответных чувств-с. Во-первых, я не была уверена в своей привлекательности, а, во-вторых, была уверена в своей непривлекательности. Самая большая вольность, на которую я однажды решилась – это погладить рукой, а потом прижать к щеке облезлую кроличью шапку предмета своей любви, ощутив при этом, как по всему телу пробегает приятная тёплая волна, постепенно затихающая в ослабевших нижних конечностях. Хорошо ещё, что до полноценного оргазма дело не дошло, а то не миновать бы мне участи фетишистки, лишившей ВА единственного, судя по всему, зимнего головного убора путём банальной кражи. Впрочем, я была не одинока – все девчонки пожирали ВА влюблёнными глазами, да и мальчишки были от него в восторге.
В студии я близко сошлась с Ларисой Бекмуратовой, которую ВА называл «очень органичной девочкой». Уже после второго занятия она пригласила меня к себе домой. Жила она в центре города на улице Фурманова рядом с оперным театром. Дверь нам открыла пожилая русская женщина с соломенно-жёлтыми пергидрольными волосами, бровями, нарисованными иссиня-чёрной краской и губами, небрежно покрашенными ярко-оранжевой помадой. В одной руке у неё была бутылка пива, а в другой сигарета. Женщину я приняла за соседку или подругу Ларисиной мамы.
– Знакомься Мила, это моя мама Мария Тимофеевна, – сказала Лариса.
Я не знала, что у неё мама русская, но даже если бы и знала, всё равно их непохожесть была настолько разительной, что я ещё долго привыкала к мысли, что они родственницы.
Из рассказа Ларисы я узнала, что её отец Жанбек Бекмуратов учился в Ленинграде на филологическом факультете. Стране нужны были тюркологи. Во время учёбы он познакомился с Машей – девушкой из рабочей семьи, женился и привёз её в Казахстан. Малосведущая в истории и географии Маша думала, что выходит замуж за иностранца и уезжает за границу.
«Заграничные» родственники «иностранца» встретили Машу, мягко говоря, неприветливо. Старший брат Жанбека даже хотел отравить молодую жену брата-отступника, но к тому времени Мария уже была беременна первым сыном, и её пожалели. Потом она родила ещё одного сына, а когда на свет появилась Лара, Жанбек был уже действительным членом Академии наук КазССР, и жили они в огромной шестикомнатной квартире в том самом доме академиков, в котором жил Корен. Когда Ларе исполнилось десять лет, отец её умер. Уже позже от других людей я узнала, что он сильно пил. А пил он потому, что в сталинское время подвергся гонениям за приверженность к неправильному направлению в языкознании, родоначальником которого был «буржуазный» учёный Марр.
Для вдовы, оставшейся с тремя малолетними детьми на руках, наступили тяжелые времена. Если при жизни мужа она выезжала на рынок, находившийся практически за углом дома академиков, на персональной машине, а дочурку наряжала только в шёлковые платьица, то после его смерти денег не хватало даже на оплату коммунальных услуг. Нашлись «добрые» люди, которые предложили ей поменять квартиру, что она и сделала, переехав из шестикомнатной, площадью более 180 квадратных метров, в трёхкомнатную квартиру втрое меньшей площади. В качестве компенсации за потерю метража «добрые люди» оплатили ей перевозку вещей.
Много позже из разговоров с подругой я поняла, что их отношения с матерью были непростыми. Как-то Лара, в очередной раз поссорившись с мамой, пожаловалась мне, что мать её законченная эгоистка, которая ни дня в своей жизни не работала, и в то же время ни в грош не ставила своего мужа, хотя всё, чем она пользовалась, было его заслугой.
– Представляешь, – сказала она, – чтобы отец не догадался, эта … брала меня к своим любовникам, сажала на кухне, но я-то знала, чем они там в спальне занимаются.
В отличие от матери, которая ещё помнила полунищенское существование в пролетарской семье, Лара так и не смогла пережить утрату высокого (академического) статуса, и мучилась, если так можно сказать, комплексом «утерянного рая». Этот комплекс вкупе с её властной, честолюбивой натурой заставлял её всеми силами самоутверждаться и достигать как можно больших успехов в жизни, чтобы доказать своё право на так несправедливо отнятый рай.
Но тогда, в далёкой юности, во времена «Пузырьков», Лара была весёлой, общительной, талантливой девчонкой, так же как и я, влюблённой в ВА. Она, как и я, жила только студией и после занятий мы с ней могли бесконечно обсуждать этюды, к которым группа перешла после успешного освоения беспредметных действий. В этюдах участвовали от двух человек до целой группы. Переиграли мы их огромное количество. Обычно у нас было десять-пятнадцать минут для того, чтобы этюд придумать и отрепетировать, после этого мы показывали свои придумки, а затем их обсуждали.