Виток истории
Шрифт:
Слава отрегулировал их, и мир за иллюминаторами медленно прояснился. Он казался Славе пустым и неподвижным, хоть и вспыхивал десятками оттенков под лучами прожекторов. Слава понял: он казался таким потому, что в нем не было жизни — не проплывали колокола медуз, не мчалась стрелой от яркого света рыба-телескоп. Только мертвый осьминог проплыл вверх, и его щупальца висели, как увядшая ботва.
У пульта вспыхнул красный огонек, и раздался сухой стрекочущий звук. Слава и Валерий одновременно повернули головы. Да, это защелкал счетчик Гейгера. Он уловил невидимую опасность, не имеющую ни цвета, ни звука, ни запаха.
Валерий вопросительно взглянул на Славу, но тот успокаивающе улыбнулся. Излучение пока не страшно, количество рентген не достигло контрольной цифры. Они продолжали погружение под нарастающий аккомпанемент счетчика. Потом пошли над самым дном, которое в лучах прожекторов выглядело особенно объемным и рельефным. Каждый камень был необычно выпуклым, различались все его выступы и впадины. И все сверкало, как нарядная елка в огнях лампочек.
Но вот среди этого выхваченного из тьмы великолепия прожектор наткнулся на металлический блеск. Слава сфокусировал лучи двух боковых прожекторов. Теперь из вечной ночи выступила вся металлическая глыба. Это был огромный ящик, на котором отчетливо виднелось несколько латинских букв и хорошо знакомый всем зловещий знак.
— Контейнер… — хрипло проговорил Валерий начало фразы и додумал ее окончание: «…с радиоактивными отходами».
Счетчик Гейгера захлебывался щелканьем, словно собачонка лаем, вопил об опасности, мигал красным светляком.
«Как новый сигнальный орган, созданный нами против созданной нами же опасности, — подумал Валерий. — И он приобретает все большее значение».
Слава осматривал пустынное, без всякой растительности, дно. Стерильно, словно хорошо обработанная рана. Но почему? Радиоактивность здесь, если верить счетчику, не такая уж высокая, чтобы убить все живое. «Если верить счетчику…»
Ему стало жарко. Пот выступил на лбу. Он нажал на рычаг — батискаф начал подъем. Усилием воли он заставил себя не выпустить из отсеков всю воду, чтобы пробкой вылететь на поверхность. Но и так батискаф удирал от контейнера слишком быстро, и у них перехватило дыхание.
В иллюминаторе мелькнуло несколько быстрых теней. Исчезли. Слава почти инстинктивно выключил боковые прожекторы, а носовой притушил почти на девять десятых. И тени появились снова.
Слава приостановил батискаф. Прежде чем мысль успела оформиться, он уже был убежден, что счетчик не врал и особой опасности нет. Почему пришла такая убежденность, понял позже, когда в иллюминаторе на большом расстоянии увидел стадо рыб. А потом в боковом круглом окошке появились глаза, без головы. Валерий издал какой-то нечленораздельный выкрик. Слава был спокойнее, помнил, что у глубоководных рыб глаза иногда расположены на специальных стеблях. Но такие длинные, какими оказались эти, он видел впервые. И глаза были какие-то особенные, не рыбьи. Их выражение менялось, становилось слишком осмысленным, даже проницательным. А в глубине их, за всей сменой выражений, оставалась боль, какой-то мучительный вопрос.
Вот в иллюминаторе показалась голова, огромный, как у рыбы-пеликана, рот, и затем все длинное змеевидное тело, усеянное короткими щетинками. Оно ритмично изгибалось, будто исполняло танец.
Слава пытался отыскать в памяти класс, к которому относилось животное. Если бы не глаза, оно было бы похоже на рыбу-пеликана. А так…
Животное не дало себя долго рассматривать. Изогнулось в последний раз, распрямилось подобно пружине, исчезло.
Слава напрасно прождал некоторой время, затем продолжил подъем.
«Собственно говоря, мне пока ничего не удалось определить, — думал он. — Радиоактивность недостаточно высока, чтобы быть ответом на загадку, тем более на той глубине, куда могли добраться люди с аквалангами. Может быть, такие животные напали на них?
(Он вспомнил об огромной пасти, усеянной мелкими зубами.) Но тогда на трупах были бы следы…»
Сразу же после возвращения на палубу корабля Слава созвал товарищей на совещание и рассказал о своих наблюдениях. Решили, что через несколько часов батискаф начнет второе погружение. На этот раз в нем будут ихтиологи Косинчук и Павлов. Слава подозревал, что многие товарищи думали: «А ведь и в первый раз надо было начинать кому-нибудь из ихтиологов и химику, а не химику и журналисту. Но если химик — руководитель экспедиции, а журналист — его приятель?.. И если к тому же химик излишне честолюбив?..» Впрочем, может быть, никто так и не думал, а показаться может все, что угодно.
И второе и третье погружение батискафа не обогатило экспедицию новыми данными, если не считать, что ихтиологи подтвердили: животное, впервые увиденное Славой и Валерием, не принадлежит ни к одному известному виду.
Слава больше всего боялся вернуться ни с чем из первой руководимой им экспедиции. Он представлял себе недоброе торжество — оно могло бы мелькнуть на лице Ивана Герасимовича, — укоризненный взгляд директора, молчание сотрудников, которое он бы принимал за что угодно, только не за просто молчание. А он не терпел по отношению к себе ни жалостливого сочувствия, ни равнодушия.
В эти дни Слава проявлял то, что называют «кипучей энергией». Он сильно похудел, пах потом и солью, пиджак провисал между лопатками, даже большой мясистый нос несколько заострился. Впрочем, перемены пошли Славе на пользу, так как все участницы экспедиции утверждали, что он стал интереснее. Он не упускал из зоны внимания ни одного предположения сотрудников о тайне бухты, даже самого фантастичного. А из его собственных уст гипотезы сыпались кач из рога изобилия. Он даже во сне придумывал гипотезы — а спал он не больше четырех часов, — и днем его часто покачивало на ходу, как в бурю на палубе. И если он все же не слег, то можно сказать, что держался он в основном на черном кофе и ущемленной гордости.
Когда Тукало заметил, что мясо мертвой рыбы, выловленной в бухте, имеет странный запах и вкус, Слава сам проверил мясо в судовой лаборатории. Сначала он ничего не установил, но затем проверял до тех пор, пока и ему оно начало казаться странным. И он почти не удивился, когда в конце концов нашел особенность: нигде в клетках мяса мертвых рыб не сохранилось аденозинтрифосфорной кислоты, АТФ, этого биологического топлива, а фабрики топлива — митохондрии — были полностью разрушены.
Слава до изнеможения проверял результат анализа, потом правильность проверки и был так возбужден, что не чувствовал усталости. К нему пришли мысли, которые обычно не приходят в голову серьезных химиков. Он яростно поддержал более чем странное предложение Валерия, спорил с товарищами, забыв о всякой осторожности и о том, что будет, если ничего не подтвердится, придумывал приспособления для его осуществления.
И когда они с Валерием опускались вторично в батискафе, в его голове все еще кружился хоровод гипотез — настолько ярких, что из-за одного этого он уже должен был остерегаться их.
Время от времени они поглядывали на прикрепленную к батискафу сеть. Там находились рыбы и осьминоги. Это приспособление должно было послужить удочкой.
«Если постепенно исключать все, что не могло быть причиной загадочной гибели, то останутся лишь увиденные нами рыбы. Конечно, это только гипотеза, но когда не остается ничего другого…» — сказал Слава на совещании и предложил вот эту самую удочку.