Виток истории

Росоховатский Игорь Маркович

Перья самописцев выводили на лентах извилистые линии, словно споткнувшись, рисовали зубцы. Люди читали код нуклеиновых кислот на разных языках: излучений, химических реакций, магнитных свойств… Всякий раз, когда передо мной проходили эти «тексты», увиденные с помощью приборов, меня охватывало странное чувство. К гордости за то, что мы сумели проникнуть в сокровенную тайну живого организма, примешивалось и сомнение: приборы созданы нами, а то, что мы читаем, — природой. Однозначен ли текст? Не читаем ли мы в нем то, чего там нет?

Опасение

я заглушал доводами логики: если бы мы читали неправильно, то это показали бы нам опыты, вся практическая работа. Так, сомневаясь и споря с собой, я приходил в состояние, которое называют вдохновением. Я вслушивался в звуки лаборатории, как в игру симфонического оркестра. Вот протяжно загудели центрифуги, подобно каплям воды с тающих сосулек, начали падать звуки биометронома, тоненько откликнулись в осторожных руках стеклянные пробирки, и, как резкие аккорды, прозвучали щелчки авторегуляторов.

Звонок телефона я воспринял как посторонний шум, как чей-то кашель в притихшем зале. Вызывали меня.

Я взял трубку и услышал хриплый голос директора Вычислительного центра:

— Срочно приезжайте!

Через несколько минут я уже мчался сломя голову по лестницам и коридорам Вычислительного. Но вот свободное пространство закончилось. Дальше коридоры были завалены рулонами пластмассовых лент. Откуда-то доносился равномерный шелест, как будто морские волны перемывали камешки. Я знал: это готовят магнитные ленты.

Директора я увидел во втором зале. Длинный, костлявый, он то перегибался и смотрел в окошко, где беспрерывно плыла лента с записями — от одной машины к другой, то подходил к столам и просматривал расчеты. При этом он смешно выпячивал губы, издавая звуки, отдаленно напоминающие мотив популярной песни.

Он заметил меня, только когда я подошел вплотную к нему.

— Видели, что творится в коридорах? — спросил он. — Это все ваша информация.

— Вы меня вызывали, чтобы показать, как мы вас эксплуатируем?

— Выходные данные не соответствуют тому, что вы предполагали, — ответил он. — Или ошибка, или… Вот смотрите сами.

То, что выдавали машины, было похоже на бред биолога, у которого температура перевалила за сорок градусов и все в голове спуталось.

Я потребовал входные данные. И сразу увидел: в слове «кальций"'кто-то пропустил две буквы, и получилось «калий». Несколько часов работы Вычислительного, выражающиеся в сотнях тысяч рублей, — насмарку! Я сдерживал раздражение, сворачивая его в себе, как стальную пружину — виток на виток. Я догадывался, чья нежная и быстрая рука с крашеными ноготками небрежно пропустила две буквы. Но нужно было окончательно убедиться, прежде чем пружина распрямится.

Вернувшись в институт, я навел справку, а потом вызвал к себе новенькую. Предвкушал, что скажу ей. Кажется, внешне я был спокоен. На столе лежал третий по счету приказ об ее увольнении. Я не сомневался, что на этот раз он будет подписан.

— Руководитель

лаборатории поручил вам ответственную работу, — начал я. Если бы я не держал себя в руках, то вместо слов из моего рта вырвалось бы рычание.

Надо отдать ей должное — она сразу поняла: что-то произошло. Ямочки на щеках деформировались.

— В слове «кальций» вы этак небрежно пропустили две буквы. — Мой тон был игривым, я добивал ее. — Две буквы — и в результате несколько часов напрасной работы Вычислительного. Неплохой финал?

Последние слова я уже выкрикнул, потому что вместо них на кончике языка у меня висело слово «вон!». Я судорожно придвинул к себе лист приказа и схватил ручку. Новенькая сказала поспешно:

— Я виновата. Но, может быть, прежде чем подписать приказ, вы захотите узнать, почему я допустила ошибку.

Интересно, что она скажет. Была больна, температура?..

— Понимаете, в то время когда я писала это слово, думала о другом…

Такого оборота я не ждал, потому что это было похоже на правду. Но о чем она думала? Какие великие заботы терзали ее? Больная мать, несчастный отец, горе подруги?

— Я пыталась представить весь объем ваших исследований, картину боя.

Я подозревал, что она попросту дурачит меня, и снова схватил ручку. Новенькая не забормотала быстрей, даже не смотрела на меня.

— Всякий неизвестный остров мы ищем обязательно в пространстве. Но он мог быть на указанном месте, а в момент нашего поиска опуститься под воду. Он оказался неизвестным для нас не в пространстве, а во времени, где его и следует искать…

Теперь я уже не мог подписать приказ, пока не выслушаю критику наших исследований. И к тому же мне нравилось, что она не делает пояснительных прокладок между фразами, а говорит, не сомневаясь, что слушатель поймет ее с полуслова.

— В процессе старения выделяется меньше гормонов, но и чувствительность ткани к ним возрастает. Если можно так выразиться, имеем меньше, зато больше ценим. Во всяком случае, пытаемся удержать равновесие. И мне кажется, что надо уловить не сами стрелки часов, а их движение. Ведь, возможно, от совпадения его с движением других стрелок и срабатывают часы. Например, начало старости природа могла запрограммировать не каким-то винтиком, который должен в определенный момент вылететь из гнезда, а совпадением процессов…

И снова мне понравилась ее речь, то, что, несмотря на отрывистость фраз, она употребляет осторожные слова «возможно», «мне кажется», несвойственные юности. Значит, она немало передумала. Я вынужден был удивиться: эта пигалица умела самостоятельно мыслить. Невольно вспомнилась ее характеристика из университета. Там было немало похвальных слов.

— И, знаете, еще мне кажется, что мы слишком увлекаемся исследованиями на атомном уровне. Они необходимы, но стрелки находятся выше — там, где начинает теплиться жизнь…