Витражи
Шрифт:
– Ясно. А ты тут при чем? – спокойно спросил кудесник.
– Я? Ни при чем, конечно… Крольчиха-то теткина, не моя…
– И что ты сделал? – по-прежнему невозмутимо осведомился Джибута.
– Я? – Ланька даже рассердился на себя из-за этого «яканья». – Я…уф… не знаю, может это и не я, оно как-то само получилось. В общем, они раз – и ожили.
Ланька даже заулыбался, вспомнив то удивительное чувство.
– А может быть, они и не умирали? – вкрадчиво заметил кудесник, рассматривая узор на занавесях.
– Как это? Что ж я, живого от мертвого не отличу? Они же у меня на ладони лежали. Не, мертвее не бывает,
– Я вот думаю, – неожиданно подал голос отец, – как же Злыднев дар может Божьей твари жизнь вернуть? Странно это, Джибута.
– В мире много странного. А насчет Дара – посмотрим. Посмотрим, Михей, – повторил кудесник, протянул к Ланьке костлявую темную руку. Ланька зажмурился. Все вокруг поплыло. Ланька словно нырнул в стремнину. Даже дыхание задержал. И тут он и впрямь услышал звон. Тонкий и певучий. Будто ручей вызванивает на острых блестящих льдинках. Ланька вздохнул – воздух был таким же, свежим и звенящим. Тогда он открыл глаза. Вокруг пел, сверкал, искрился неистовый хоровод. Снежные радужные искры весело отбрасывали зайчиков на темные стены, на напряженные лица людей. Ланька улыбнулся отцу, развел руки – все в порядке, не волнуйся… И тут из его рук навстречу звонкой метели вырвались вихри блистающих искр. Потоки переплелись, закружились, как будто ждали друг друга. И было не отличить, где искры Джибуты, а где его, Ланьки. Джибута медленно, осторожно убрал руку. Вихрь не прекратился, не померк. Он по-прежнему обволакивал Ланьку сверкающим облаком.
– Хватит. Опусти руки, Лан, – мягко сказал Джибута.
Ланька вздрогнул, спрятал руки за спину. Искорки медленно, с неохотой растаяли. Звон стих. В горнице повисла тишина. Джибута подошел к отцу. Отец неловко – видно, ноги затекли – встал навстречу кудеснику.
– Не томи, Джибута… – хрипло сказал отец. – Что с мальцом?
– Сам знаешь, Михей. Что же теперь отступать? – холодно спросил кудесник.
– Он… это – Дар? – Отец глядел на Ланьку. Ланька только раз видел у отца такой взгляд. Когда на вторые сутки мать разродилась и тетка Нюра вынесла отцу вопящий комочек – Саньку. Глаза отца блестели. Неужто отец… плачет? Ланьке только сейчас стало страшно. И страшнее всего было обернуться и посмотреть в глаза Русте.
3
Первой, на удивление, нашлась Санька. Просеменила к Лану, дернула его за рукав.
– Ты теперь тоже кудесник, да?
Ланька улыбнулся, шмыгнул носом, пожал плечами. Отец шагнул, подхватил Ланьку под мышки, поднял. Крепко, оцарапав отросшей к вечеру щетиной, поцеловал в обе щеки. Ланька настолько опешил, что не мог произнести ни звука. А потом он почувствовал легкий толчок в плечо. Повернулся.
– Ну вот. Я же говорил. Есть у нас в семье кудесник. – Голос у Русты был сиплый, глаза красные. Он улыбался одними губами – в глазах плескалась боль.
– Руста… я не хотел, честно, так получилось. – Ланьке было тяжело говорить. Как будто украл у брата. – Я не нарочно…
– Значит, так, – неожиданно громко, звучным голосом сказал Джибута. Он уже доставал с полок какую-то снедь, раскладывал на столе. – В такую темень я вас со двора не пущу. После ужина
– А ты, Джибута, как же? – спросил отец. – Вот так гости, хозяина из опочивальни выжили, сами улеглись.
Санька засмеялась. За ней тихонько засмеялся и Лан. Чуть погодя к ним присоединился Руста. Даже кудесник хмыкнул в длинную бороду.
– За меня, Михей, не бойся. Я наверху, в светелке. Не впервой. – Кудесник вновь посуровел. – Завтра поедете все. Но Лана ты через неделю вернешь. Отпускаю его проститься. Мой он теперь.
Ланька поперхнулся, закашлялся. Глянул с ужасом на кудесника, на отца, снова на кудесника.
– Дар беречь и развивать нужно, – пояснил Джибута, глядя на детей. – Сейчас он как яблонька-дичок. Не привьешь вовремя – какими яблочки будут?
– Кифлыми! – сообщила Санька, деловито запихивая в рот кусок хрусткого пирога с капустой.
– Слышал я об этом. – Отец отложил в сторону хлеб, вытер усы. – И сколько ж Лану в учениках ходить?
– Некоторые всю жизнь ходят, да все без толку. – Хитро прищурился Джибута. – Дважды в год буду отпускать его погостить. На новогодие и на покос. Зимой неделю, летом – три.
– Хорошо. – Отец налил из жбана пенистого квасу себе и Русте. Лан и Санька предпочитали молоко. Кудесник тянул какой-то темный горячий напиток.
– И сколько за учебу причитается, Джибута? – В голосе отца сквозило беспокойство. Небогат Михей.
– Ты уже заплатил. Или не понял? – Кудесник вытянул руку, потрепал Лана по кудрявому затылку. Ланька вздрогнул, поежился. Отец нахмурился. – Парень твой не только учиться будет. И по хозяйству поможет, и вообще. Руки везде пригодятся.
– Вот оно что. – Отец выдохнул, отхлебнул квасу. – Это хорошо. Они у меня с измальства приучены, работы не чураются. Руста сам пашет, даром, что четырнадцать годов всего. – В голосе отца сквозила гордость.
После ужина пошли спать. Ланька так осоловел от сытной еды, что даже не успел рассмотреть кудесникову опочивальню. Постель была жесткой, но он ничего не чувствовал. Рядом сопела Санька, в ногах уютно пристроился Пусёк. Ланька повернулся на живот, подложил под голову кулак и уснул. День был длинный, тревожный, и кто знает, какие еще дни ждут впереди.
Михей и Джибута сидели на крыльце, смотрели на звезды. Под навесом сонно всхрапывала Фенька. Лохматый пес вытащился из-под крыльца и тихо уселся рядом, распустил по земле колечко хвоста. Джибута раскуривал изогнутую трубку. Тусклый багровый свет выхватывал из полумрака задумчивое морщинистое лицо, тонул в глазах. Терпкий, странный аромат поплыл по двору, защекотал Михею ноздри.
– Можно тебя спросить, Джибута?
– Спрашивай.
– Прежде я все думал: эх, не лишили бы меня Дара, хорошо бы было… А сейчас смотрю на Лана и думаю: хорошо ли? Как это – жить с Даром?
– Это все?
– Ответь хоть на это, если можешь.
– Почему ты назвал его Ланом?
– То есть как? Что значит почему? Хорошее имя, моего деда так звали.
– Нет. За ужином и сейчас ты назвал его Лан, а не Малой. Почему?
– Не знаю. Но ты мне не ответил…
Джибута молча пыхал трубкой, смотрел куда-то в даль. В такую даль, где и не было ничего.