Витте. Покушения, или Золотая Матильда
Шрифт:
Одного газетного номера показалось мало, чтобы посмаковать эту пишу. Последовало продолжение с обвинениями злодея Витте во всех смертных грехах, в роковом влиянии на дела государства, на финансы, промышленность, сельское хозяйство. И пассаж заключительный, на десерт. Одурачив русское общество, развязав смуту, этот «кумир прогрессивного лагеря» предательски настоял на Манифесте 17 октября!..
Отвечать на черносотенный бред, пускаться в какие-либо объяснения по сему поводу Сергей Юльевич посчитал бы ниже собственного достоинства. Когда бы не грязные выпады против жены.
Ответ Столыпина, присланный без задержки, по случайному ли совпадению или со смыслом, был помечен все тем же днем 11 февраля… какое, казалось бы, это имеет значение? Почему-то представлялось интересным, прежде ли выступления в Думе по деду Азефа или после, из Думы возвратясь в министерство, отписал ему Петр Аркадьевич… Не связать же одно с другим было решительно невозможно.
Ответ его высокопревосходительства гласил:
«…Немедленно по прочтении присланной Вами статьи я приказал обсудить, какие возможно принять меры против газет, напечатавших статью… Обвинение может быть возбуждено лишь в порядке частного обвинения…»
А далее: «…жалею, что не могу оказать… прошу принять уверения…» — и тому подобное. Иными словами: оскорбился — добивался бы справедливости самостоятельно…
— Газеты изо дня в день штрафуются, часто без повода, — в сердцах сказал, прочитав, Сергей Юльевич Матильде Ивановне. — Попробовала бы газета чем-либо задеть его двоюродную племянницу! Сейчас получила бы возмездие!..
И с этими словами сложил столыпинское письмо в соответствующую папку.
8. Вокруг графини
Как будто бы за сестрою Женей не водилось этакой дамской невоздержности языка… Когда Сергей Юльевич прочитал Матильде Ивановне остро пахнущую статейку, то место, где, со слов сестры, говорится, как коварная Матильда Ивановна совершенно подчинила себе несчастного Лопухина, просто невозможно было себе представить, что Женя хвасталась этим. А вот надо же! Сколько лет минуло — и отозвалось, и связалось, по обыкновению, с их проклятою кровью.
Выйдя от Сергея Юльевича, графиня подняла телефонную трубку.
— Прошу вас, барышня, двести двадцать восемь, два нуля… Послушай, Женя, вы еще жили в Киеве, ты к нам приезжала, Лопухина Алексея Александровича помнишь, конечно?
Теперь они жили — перейти только Троицкий мост, однако перезванивались гораздо чаще, чем виделись.
— Да, я слышала, он арестован, какой ужас! Ведь настоящий аристократ, ты согласна со мной, Манюша? — затрещала в трубку Евгения Ивановна, не уловив в словах сестры горечи.
— Скажи, когда это было?
— Это важно? Я думаю, в девятьсот втором… Сергей Юльевич еще имел министерство…
— Вот послушай, что пишут о нашем знакомстве…
И Матильда Ивановна прочитала по телефону то место.
— Какая гадость! Тебе не хочется помыть после этого руки? — спросила, выслушав, Евгения Ивановна.
— Сережа, — сказала Матильда Ивановна, — возмущен
— Пустое, — сказала Евгения Ивановна, — стоит ли обращать внимание?!
Сестры дружили всю жизнь. С третьей сестрой, Верой, разумеется, тоже, но особенно тесно между собой. Далеко друг от друга жили или, как теперь, рядом, не имело большого значения. Изнурительные переговоры с Лисаневичем, первым мужем Матильды, вела Женя и в Петербурге, когда добивались согласия на развод, и в Москве — на усыновление Сергеем Юльевичем ребенка. И когда его предупредили о покушении, а он наотрез отказался остаться дома, Матильда тут же кинулась звонить Жене. И маскарад с экипажем они придумали вместе…
Была Матильда Ивановна такою женщиной, какой была. Не всех же наградил Господь степенностью и строгостью нрава, что ж тут делать… До сих пор не прочь и потанцевать, и попеть, и одеться — бабушка — в модном парижском салоне, и в драгоценных побрякушках покрасоваться от ювелиров с рю де ля Пэ… В Петербурге, случалось, шляпку выберет или еще что, мимоходом велев счет Сергею Юльевичу послать… догадываясь, что не каждый лавочник на это решится… А в казино в Биаррице в рулетку иной раз заигрывалась до утра и не пропускала громкой петербургской премьеры… Свет набрасывался на сплетни о ней, как голодный на хлеб.
Куда гарнизонным кумушкам было до изысканных дам! Их язычки молотили без передышки Бог знает что… А Матильде Ивановне, что уж греха таить, всегда так хотелось поблистать на светском балу!.. — о придворном в молодости не могла и мечтать… Бывало, еще сановная тетка первого мужа описывала придворные балы с каким-то наслаждением даже. Самый главный из них, запоминала племянница, открывавший сезон, устраивался в Зимнем дворце, в Николаевском зале.
— Сколько же гостей на нем было? — интересовалась с замиранием сердца.
— До трех тысяч, голубушка, до трех тысяч! Только представь себе морозный январский вечер, девятый час. На площади, у Александровского столпа, полыхают костры, а дворец просто залит светом; кареты подкатывают одна за другой. Меха, горностаи, головы не покрыты, замужние дамы являются в диадемах, а барышни с цветами в прическах.
— Все поднимаются по мраморной Лестнице, — не переводя дыхания,, продолжала тетка, — на кавалерах белые мундиры и красные, белые ментики с бобровой опушкой, бешметы кавказских князей… Дамы в платьях со шлейфом и большим декольте, с бриллиантовым шифром или портретом на левой стороне, на корсаже… Ожерелья, колье, кольца, браслеты, цепи… Жемчуга, бриллианты, рубины, сапфиры…
…Но знаешь, слишком новое и дорогое платье выдает выскочку. Голубая кровь не нуждается в последней модели!..
А бедная родственница знай только кивала, чтобы назавтра, проводив в департамент мужа, нацепить свои жалкие побрякушки и, вертясь перед мутным зеркалом, даром что уже старуха, едва ли не тридцатилетняя, ощутить себя во дворце в ту минуту, когда, как тетка рассказывала, под звуки полонеза арапы — придворные негры в больших тюрбанах — распахивают перед их величествамидвери Малахитового зала.