Витя-Шушера и автомобиль
Шрифт:
Надя отвернулась и тихо всхлипнула.
– Слышь, чувишка, закрути свой фонтан, - неуверенно проговорил Витя. Он впервые видел, как Надя плачет.
Бурмусов дернул его за рукав.
– Атас! Драпаем!
Мама пришла на четвертый день. Когда Витя, вызванный классной, шел к кабинету директора, ему встретился Физкультпривет, искательно спросивший:
– Ну? Последнее твое слово?
– Ага!
– весело крикнул Витя, тут же, впрочем, лишившийся своего веселья: рядом с мамой стоял Алик.
– Сына, - сказала мама, -
Она была маленькой и тоненькой, словно девочка. Издали вообще можно было принять ее за Витину ровесницу - в коротенькой юбке и тонких белых носочках с нарисованной на них вишенкой. Нагрудный карман маминой блузки был украшен аппликацией: кроваво-красное сердце с надписью "Кисс ми" "Целуй меня", если перевести с английского. И чем ближе подходил Витя, тем явственнее проступали морщинки на мамином лице. Две у уголков рта, еще две на щеках, там, где раньше были смешные ямочки, а у глаз - паутинка гусиных лапок.
Алик, высокий, широкоплечий блондин с нежно-розоватым лицом, мужественным ртом и неопределенного мутно-голубого цвета равнодушными глазами, выглядел моложе мамы, и от вида ее носочков, морщинок и такого неуместного "Кисс ми" у Вити защемило сердце.
Директор вышел из своего кабинета, где все было застелено заляпанными известкой газетами и откуда воняло побелкой, и подошел к ним, держа билет кончиками пальцев, словно хрупкую и прекрасную бабочку. Он передал билет маме. Та сразу отдала его Алику, и он осмотрел билет с выражением тусклого любопытства. Вокруг собралось уже немало зевак. Сдерживаемые строгим взглядом директора, они теснились чуть поодаль.
Улыбнувшись своей полусонной улыбкой, Алик повернулся к маме; смуглое, маленькое мамино лицо гримасничало и кривилось, словно у отличницы, которая подсказывает нерадивому ученику.
Алик понял. Все с той же улыбкой он подошел к Вите и слегка похлопал его по голове крупной, вяловатой рукой. Наверное, точно так же Витю пошлепал бы ластой тюлень, если бы тюленю когда-нибудь пришло на ум это сделать. Витя вывернулся и грызнул, словно звереныш, эту ненавистную руку.
Все в миг умолкло, и все оцепенели, точно в аппарате остановилась пленка. Лишь Алик, отскочив, затряс рукой со следами Витиных зубов и втянул в себя воздух с тонким длинным всхлипом. И тогда Витя затопал ногами, замолотил воздух кулаками и завизжал так, что эхо отлетело от стен и возвратило Вите его визг.
– Не... не... не...
– толчками вырывалось из Витиного горла и, наконец, вырвалось полностью: - Не хочу-у! Отдай мне его, отдай мне его, отда-ай! Лучше детский сад на эти деньги! Построить детский сад!.. Или купить телевизор в каждый класс! Цветной! Телеви-зор! В каждый класс!.. Я не хочу!! Отдай!!
Витя чувствовал невероятное раздвоение: один вопил и дрыгался, словно чертик на веревочке, другой был печально спокоен. И до чего же было ясно тому, другому, что все надежды и ожидания развеялись как дым! Никого-никого не сделает счастливым этот ящик из железа - да и не в его это силах... А его новообретенные друзья - чем же он заслужил эту дружбу? И в то время как первый Витя визжал, отталкивая перепуганную маму, второй Витя ответил: тем, что купил билетик, в то время как остальные поедали сладкую вату. Но, собственно, разве это его заслуга? Борьки Шапиро, который слопал осу, испортив Вите аппетит. Но если быть совсем уж точным, то это заслуга одной лишь осы. Осы, забравшейся в сладкую вату, чтобы ее съел Шапиро, чтобы из-за Шапириных слюней Витя побрезговал ватой и чтобы взамен ваты купил билет. Вот он, герой! Наградить осу посмертно общей дружбой, любовью и уважением!
Мама то прижимала к груди руки, то умоляюще протягивала их к Вите; Алик, сузив глаза, смотрел вдаль. Потом все в том же ледяном спокойствии он протянул билет маме, держа его кончиками пальцев, словно ядовитое насекомое. Алик всегда ухитрялся оставаться в стороне.
– В каждый класс! Я сказал! И... и... и точка!
– Ну что ты выдумал, сыночка?
– Мама всхлипнула и попыталась обнять Витю.
– Мы машиной будем на пляж ездить, в лес за земляникой... втроем...
Витя умолк и горбясь побрел прочь. Ребята, стоявшие тесной стеной, быстро расступались перед Витей, делая неширокий коридор.
– Виктор, обожди, - сказал вдруг директор.
Витя понуро остановился, а директор со словами: "Вы позволите?" забрал билет у Витиной мамы и осмотрел его, задумчиво покачивая головой.
– В конце концов, мальчик мог купить на эти деньги что угодно, верно? Конфеты, карандаш, мороженое...
– Ага, - шепнула мама, - он всегда покупает сладкое... а тут вдруг...
– Ну, конфеты вы у него не стали бы отбирать?
– Нет, что вы...
– Держи, Виктор, - сказал директор и вложил билетик в руку Вите.
– Па-азвольте!
– выкрикнул Алик.
– Где логика, я вас спрашиваю?! В ваших словах полное отсутствие логики!
Витя смахнул последние слезы, посмотрел Алику прямо в лицо, раскрыл рот, запихал туда билет и начал его жевать. В глазах у Алика внезапно появилось что-то живое, и со сдавленным криком: "Выплюнь!" - он двинулся на Витю. Но ребята в тот же миг окружили жующего Витю, завопили, запрыгали, подбадривая Витю криками, так что Алика замотало, словно в водовороте. А Витя проглотил, наконец, билет и сказал:
– Все!
Вот так закончилась история с Витиным автомобилем.
Потом Витя глядел в окно и видел, как мама и Алик выходили из интерната. Мама обернулась и тоже стала смотреть на Витю; Алик удалялся шагом Командора и скоро исчез совсем. Мама смотрела долго. Затем подняла руку и несмело помахала Вите. И Витя, высунувшись из окна, ответил ей. В конце концов, он - единственный мужчина в семье, и надо быть великодушным. А рядом Витю ожидали ребята.