Витязь на распутье

Елманов Валерий Иванович

Во-первых, размах. Если при Федоре Иоанновиче и Борисе Федоровиче из острогов и тюрем выпускали где-то пятую часть сидящих там, то сейчас чуть ли не две трети.

Но это еще куда ни шло и можно было бы отнести на счет широты души Дмитрия, который и тут вознамерился переплюнуть своих предшественников, однако было еще и во-вторых – категории выпускаемых. Тут уже на царскую волю не спишешь, поскольку указ государя в этом отношении не более чем декларация – выпустить, и все тут. А вот кого конкретно – это уже работа дьяков из Разбойного приказа.

Так вот, ранее они столь огульно к этому вопросу не подходили, милуя только осужденных за мелкие преступления, но не за те, где была пролита кровь. Сейчас же чуть ли не с точностью до наоборот – в первую очередь свободу получили отъявленные головорезы, и выпустили их из острогов всего за пару-тройку дней до свадьбы Дмитрия.

Кстати, я и сам успел подметить, насколько увеличилась преступность, пока ехал в Сретенскую слободу, куда направился прямиком с Малой Бронной. И людей на улицах мало, не сравнить с летом, а те редкие прохожие, которые нам попадались, заметив меня и пяток ратников, незамедлительно присоединялись к нам, норовя держаться поблизости, дабы защитили, ежели что.

Правда, добраться до слободы не довелось – нагнал Одинец, которого я чуть раньше отправил в свой терем предупредить Багульника и прочих ратников, что, скорее всего, задержусь допоздна и беспокоиться не надо. Оказывается, ко мне прибыли гости, которые сейчас сидят в тереме и терпеливо ждут возвращения хозяина. Один из гостей – думный боярин Петр Федорович Басманов, а второго Одинец не знал, сказав лишь, что какой-то красномордый толстый лях, про которого Багульник почему-то сказал, что он мних, хотя тот был в мирской одеже, да еще назвал его прозвище – Ёжик. Пришлось повернуть коней.

На самом деле красномордым толстым ляхом оказался ясновельможный пан Юрий Мнишек. Он представился Багульнику как Ёжи, отсюда и Ёжик, то же касается и фамилии – весьма созвучна со словом «мних».

Лица у обоих – что у царского тестя, что у Басманова – озабоченные, в глазах нескрываемая тревога – тоже чуют неладное. Но если Мнишек смотрел на меня не без опаски – вдруг я тоже из числа неведомых заговорщиков, то Петр Федорович говорил в открытую, не таясь и не скрывая своей тревоги.

Чтобы слегка прояснить для себя кое-какие моменты, я небрежным тоном поинтересовался у боярина, кто проявил инициативу выпуска преступников из тюрем, учинив огульную амнистию. Ага, сразу двое – Василий Иванович Шуйский и Василий Васильевич Голицын. Поддержали их князья Федор Иванович Мстиславский и Иван Михайлович Воротынский. Ну что ж, так я и предполагал.

А вот касаемо военного смотра Басманов уверил меня, что он объявлен исключительно по инициативе самого государя, имеющего весьма обширные военные планы войны с Крымом, для которой приспело время. Более того, сбор объявлен не только в столице, но и в других городах, полки из которых уже на подходе к Москве.

Получается, тут я промахнулся.

Что же до говорунов, сеющих нехорошие слухи про Дмитрия, порой граничащие с откровенной клеветой, Басманов рассказал, что кое-кого удалось схватить, но когда было доложено государю, то за них сразу вступились думцы, принявшиеся наперебой убеждать, что те буровили это по недомыслию да во хмелю. Окончательно убедил непобедимого кесаря в том, что несчастных надлежит выпустить, Василий Голицын.

– Не уподобляйся Борису Федоровичу, – веско произнес он. – Ему таковское простительно, ибо он избранный. Ты ж у нас природный государь, потому и негоже тебе брать с него пример, да еще в столь худом деле.

И как ни упрашивал Басманов, Дмитрий остался непреклонен в своем повелении отпустить всех несчастных пьяниц – очень уж ему не понравилось сравнение с Годуновым.

– Ты бы хошь ему поведал, чтоб он поостерегся, – проворчал Петр Федорович. – К тебе-то он должон прислушаться.

– А ты как мыслишь, ясновельможный пан? – поинтересовался я у краснорожего Мнишка.

– Зрада крулю, – коротко ответил он и пожаловался, тыча себя в грудь: – Я не могэ спачь в ноцы – боли мне сэрцэ.

Хотя толстяк говорил по-польски, но, в отличие от его дочурки, его я понял хорошо, пусть и с некоторым запозданием. Впрочем, толку с того. Бессонница и боли в сердце – не мой профиль. А вот зрада – это как раз по моей части. Вот только сегодня и в ближайшие дни у меня нейтралитет – ни помогать, ни мешать мятежникам я не собираюсь, да и Федору отсоветую, так что оставалось лишь развести руками.

Правда, пообещать поговорить с Дмитрием пришлось, иначе бы не отстали. Заодно Басманов заметил, что ныне он не питает особого доверия ни к стрельцам, ни к этим иноземцам, поэтому было бы самым лучшим, если бы я в разговоре с Дмитрием предложил ему своих людей для охраны царских покоев.

Деваться было некуда – пообещал и людей, правда, оговорив, что пока у меня их всего ничего, так что надо дождаться приезда Годунова. Зато после торжественного въезда царевича в столицу могу в тот же вечер выделить с десяток ратников.

– И мне тоже, – встрепенулся Мнишек и скорчил жалобную гримасу.

Ишь чего захотел. Можно подумать, что у меня охранное агентство. Но впрямую отказывать не стоило, поэтому пришлось изворачиваться.

– А ты не подумал, ясновельможный пан, что наличие у царского тестя охранников, которые всего пару седмиц назад брали города Речи Посполитой, польские послы сочтут неуважением к особе короля Сигизмунда? – И я усмехнулся, глядя на опешившего толстяка, который принялся озадаченно чесать лоб.

А перед самым уходом я, вспомнив про Сретенскую слободу и Замоскворечье, куда так и не успел попасть, поинтересовался у Басманова, какое настроение у стрельцов. Петр Федорович недоуменно пожал плечами, ответив, что они по-прежнему верны государю.

Что ж, очень хорошо. Значит, если случится переворот, то я смогу рассчитывать на шесть тысяч помимо своих восьмисот. Вот только завтра мне снова недосуг к ним заглянуть, но ничего, будем надеяться, после приезда из старых казарм найду несколько часов.