Витязь на распутье
Шрифт:
– С патриархом вопрос решен, – перебил я.
Она хмыкнула и, сама о том не ведая, слово в слово повторила сказанное Дмитрием:
– Наш пострел везде поспел.
Я скромно потупился. Однако возражения не закончились.
– Да и самой Марфе оно ни к чему. Не те у нее лета. Мы ж с ней чуть ли не погодки, так что ты мне поверь – откажется.
– То есть как ни к чему?! – возмутился я. – Одно дело – монахиня, и совсем другое – королева. По-моему, тут любой согласится.
Она тяжело поднялась, вновь приняв мою руку для помощи, и, шагнув поближе, почти вплотную, глядя мне в глаза, с горькой усмешкой произнесла:
– Много ты понимаешь. Я вот допрежь того, как сюда попасть, тоже помышляла, что жизнь кончилась, а ныне уже инако на енто гляжу, хотя постригли всего ничего – токмо второй месяц идет. Она ж в венце Христовой невесты уже более полутора десятков годков пребывает, потому и сказываю: навряд ли согласится.
– Уговорю, – заверил я ее, припомнив кое-какие подробности своего свидания с бывшей королевой.
– Уговоришь, чтоб согрешила? – усмехнулась сестра Минодора.
Я смущенно кашлянул. Да что они с Дмитрием – сговорились, что ли?! Вообще-то соблазнение монахини в мои планы не входит никоим боком. Понимаю, что придется и дальше осыпать старицу комплиментами, заверять в том, что она чудесно сохранилась, баба – пава и хоть сейчас под венец, но не со мной же. Опять-таки они с Марией Григорьевной и впрямь почти одного возраста – разница-то всего в год или два. Нет, на вид разница у них заметна дай бог как. Можно подумать, что Минодора старше Марфы лет эдак на десять, а то и на все пятнадцать – нет у старицы из Подсосенского монастыря ни такой одутловатости, ни прочих признаков увядающей женщины. Может, через несколько лет тоже появятся, но пока они отсутствуют. Однако если она думает, что я готов на такое, то напрасно.
– Ну почему сразу согрешила? – смущенно промямлил я.
– А иначе как? – пожала плечами сестра Минодора, которая, как оказалось, имела в виду совсем иное. – Все ж по ее доброй воле было.
– Так уж и по доброй? – И я, оживившись, напомнил ей про то, как Марию держали за руки, чтоб не вырывалась, а еще одна особа даже покалывала ее сзади острием ножа, чтобы постригаемая не сбивалась.
Годунова устало улыбнулась, но особо перечить не стала.
– Ну почти по доброй, – поправилась она. – Боярыни Пожарская да Лыкова вовсе не держали ее за руки, а токмо поддерживали, потому как она все глаза закатывала да оземь брякнуться норовила. А я и впрямь позади ее стояла. Токмо напрасно она, дурища, решила, что я ее ножом тыкаю. На самом деле то сережка была, кою я из уха вытащила, вот и все. И опять же колола ее, токмо чтоб она побыстрее в себя пришла, да и то все равно пришлось вместо нее словеса говорить, какие надобны.
– Получается, все-таки было применено насилие при постриге, – уточнил я.
– Э-э нет, – не согласилась будущая теща. – Она ж ничего не отрицала, молчала все время, а коль и буровила что, так вовсе не понять. Вот и выходит, что все по ее доброй воле вершилось, а уж кто там ее шпынял и чем – дело десятое. Потому придется ей поведать патриарху о том, чего и не было вовсе.
– И прочим тоже согрешить понадобится. Ну, например, подтвердить то, что буровила она как раз о своем несогласии, – намекнул я и испытующе уставился на нее.
Бывшая царица намек поняла, на несколько секунд призадумалась и… согласно кивнула, хотя и не удержалась от замечания:
– Я-то ладно, возьму для тебя и своей Ксюши грех на душу, а вот Лыкова с Пожарской…
– Вот и договорились, – улыбнулся я. – Будем надеяться, что хватит и твоих слов, матушка.
Мария Григорьевна вздрогнула и сурово уставилась на меня, но, кроме ангельского смирения и христовой кротости, в моем взгляде ей ничегошеньки отыскать не удалось.
Выходил я из кельи довольный донельзя. Получается, что почти все сделано, и дело осталась за пустяком – попросить боярынь подтвердить, что они слышали слова отречения от Годуновой, а не от Марии Владимировны, и это действительно так, даже врать не надо, ну и еще подвести их к тому, что в несвязной речи будущей старицы Марфы им послышалось несогласие на постриг…
Действительно, с их стороны возражений не последовало. И та и другая сразу поняли, что именно хочет услышать от них государь. Да и трудно не понять, когда вначале тебе сообщают о факте, который якобы, по словам других очевидцев, имел место, в чем никто не сомневается, так что дело за малым – только подтвердить его. И они послушно подтверждали все, о чем мы с Дмитрием их спрашивали.
Я собрался выехать в монастырь, но пришлось немного притормозить. Вот что значит мужчины – не просто забыли, но самое главное! Ну напялим мы на нее все эти пышные одеяния, нарядим во все драгоценности, включая корону на голову, а как старице Марфе полюбоваться на свое чудесное преображение?
То-то и оно – зеркало нужно, причем по возможности самое огромное. А еще лучше трельяж, то есть чтобы три штуки были скреплены друг с другом – пусть одновременно и так на себя полюбуется, и эдак, и анфас посмотрит, и в профиль оценит.
А пока спешно нанятые столешники срочно внедряли в жизнь мою идею с зеркалами, я занялся заказами – порох, свинец и железо для ковки арбалетных болтов. Пользуясь имеющимся у меня кредитом, экономить не стал, договорившись на общую сумму, изрядно превышающую десять тысяч, нахально отобранные у меня Дмитрием.
Глава 27
Цена королевского согласия
Выезжали мы с Дмитрием аж на рассвете, иначе до монастыря добрались бы только в сумерках и встречу пришлось бы переносить на завтра, к тому же на утро, а мне было необходимо именно вечернее романтическое освещение, при свечах. Их свет сгладит в зеркале морщинки, уберет отеки, не станет подсвечивать столь предательски, как дневной, седые волосы… Одним словом, омолодит лет на десять, а при умелом макияже и на все двадцать.
Пока ехали, я припоминал рассказ монахини о том, как подло ее выманили из Рижского замка, где она проживала после смерти своего мужа, короля Ливонии Арцимагнуса.
– Худо было, не хватало многого, на тыщу ефимков в год не разгуляешься [106] , ан все ж на свободе жила, хотя и там за мной тоже много глаз приглядывало, – словоохотливо рассказывала она мне историю своей жизни.
Вот тогда-то, двадцать лет назад, Марию Владимировну навестил обходительный ухажер англичанин Горсей – отсюда и ее ненависть к жителям Туманного Альбиона. Осыпав юную двадцатипятилетнюю вдову комплиментами, он заявил, что ее троюродный брат царь Федор Иванович, узнав, в какой нужде живет она и ее дочь Евдокия, просит их вернуться в свою родную страну и занять там достойное положение в соответствии с происхождением. Да и князь-правитель Борис Федорович Годунов также изъявляет свою готовность служить ей и ручается в том же.
106
На самом деле сумма не столь мала, примерно 400 рублей того времени, но в Европе в связи с открытыми богатствами Нового Света произошла революция цен, так что золото и серебро стоили гораздо дешевле, чем на Руси.
Мария отказывалась, возразив, что у нее нет средств для совершения побега. Кроме того, зная обычаи на Руси, она высказала резонные опасения, что ее по прибытии попросту запрут в монастырь. Тогда уж лучше смерть.
Но Горсей был сладкоречив, убедителен, а вдова падка на комплименты, так что англичанин сумел уговорить ее, хотя в конце концов так все и вышло, то есть она опасалась монастыря не напрасно. Правда, угодила она туда не сразу. Поначалу, после удачного побега и прибытия на Русь, Мария получила обширные земли своего отца – князя Владимира Андреевича, но через пару лет все изменилось…