Витязь. Замок людоеда
Шрифт:
Лев Ольгердович только головой помотал, словно слепней отгонял.
— Да ты, боярин, прям как твой луковичный доспех. Одна броня поверх другой надета. А вместо исподнего — кольчуга стальная.
Глазастый, однако. Все как есть разглядел.
— Прав ты, княже. На мне столько всего надето, что я вскоре и сам забуду, где своя кожа начинается.
— Не свербит? А то снял бы лишнее. Все почесаться легче…
Занятный разговор у нас получается. Вроде бы обычный дорожный треп, ничего не значащий и ни к чему не обязывающий, а если копнуть глубже — каждое слово второй смысл имеет. Или мне так кажется?
— Еще как свербит. Да как тут разденешься, если жизнь такая неспокойная, что никогда не знаешь: сейчас враг явится или чуть погодя? Бросит клич перед нападением или исподтишка ударит? Давеча от исповеди и то пришлось отказаться.
Сказал, а сам поглядываю исподтишка и думаю: давай, княжий сын, я свой ход сделал. Поймешь намек, продолжим разговор.
— Это ты верно рассудил, Степан Олегович. Для исповеди смирение и раскаянье надобны. А без них — суета одна и томление духа… Да только я не священник. Ужи позабыл, когда сам последний раз в церковь хаживал. Потому что о греховном помышляю…
Приехали. Отговорки закончились. Либо сейчас, либо… И что? Кто не рискует, тот не пьет шампанского! Почему бы и нет? Что я теряю? Не поверит княжич, ну и флаг ему в руки, а баран на шею. В любую секунду могу предъявить справку, в смысле кучу очевидцев, что меня сегодня ночью крепко по голове приложили. Моргенштерном. Контужен типа. А к юродивым на Руси завсегда относились с пониманием и состраданием. Рискну… Не получится, так хоть выговорюсь.
— Стало быть, Лев Ольгердович, интересуешься ты, что в Розиттене случилось? Изволь… Если вкратце, то вчера ночью я с отрядом ландскнехтов атаковал замок ордена и захватил его. Замок то бишь.
От такого известия княжич только крякнул. А потом хлопнул себя ладонью по щеке и растер на ней незадачливого овода.
— Совсем мошкара озверела. На дождь, что ли, собирается? — покрутил головой, оглядывая небо. — Нет, не похоже. Странно… Угу. Значит, замок Розиттен теперь твоя вотчина? — спросил, не меняя интонации.
— Нет, — ответил я таким же тоном. — Я не нашел того, что искал, а сама крепость мне без надобности. И вот что я тебе скажу, княже, очень многое из того, что я хотел бы рассказать, будет похоже на бред больного огневицей или крепко выпившего. Уверен, что тебе по-прежнему интересно?
— До Янополя нам еще часа два ехать, — пожал плечами тот. — Можем попробовать. Не поверю или надоест небылица, не обессудь за прямоту, так и скажу.
— Договорились, — я сделал глубокий вдох, словно перед прыжком в воду. — Но начнем не с минувшей ночи, а вернемся на несколько седмиц назад. В день убийства твоего брата.
Вот я и перешел Рубикон. Теперь только вперед, и будь что будет. Aut cum scuto, aut in scuto. [52]
Княжич пристально взглянул на меня и непроизвольно положил руку на рукоять меча. Но сразу же и убрал, сделав вид, что всего лишь хотел поправить ножны. Потом оглянулся. Желая убедиться, что спутники нас не слышат. Мог не проверять. Аксель с оруженосцем княжича давно вели довольно оживленную беседу, а до нас доносились лишь отдельные, невнятные слова. Так что им и подавно ничего не расслышать.
52
Со щитом или на щите (др. — греч.).
— Говори, боярин Степан. Если ты знаешь что-то о смерти Витойта — можешь начинать рассказ хоть от сотворения мира. Только правду поведай.
Трудно решиться и начать, а дальше само идет. Главное, не останавливаться. Слово за словом, эпизод за эпизодом. Будто камень с души…
Княжич слушал внимательно. Не перебивал, не задавал вопросов, не хватался за оружие. Даже когда я признался в убийстве его брата. Иной раз кивал, постукивал кнутовищем по сапогу, иной — поглядывал с любопытством или недоверием, но не издал ни звука. Пока я сам не умолк. Выждал еще немного, а потом произнес совершенно ровным голосом:
— Не обидишься, боярин, если я твоему человеку спрос учиню? — и, не дожидаясь ответа, подал знак оруженосцам приблизиться. А когда те нагнали нас, без обиняков спросил у Акселя: — Отвечай, правда ли, что твой господин еще вчера был в две сажени ростом?
— Я свободный человек, милостивый сударь! — гордо вскинул подбородок ландскнехт. — И надо мною нет никаких господ, кроме Бога и командира.
— Аксель, князь не хотел тебя обидеть, — вмешался я, поскольку нервы и так на взводе, а для полного счастья только пустячной ссоры сейчас и не хватало. — На Руси другие обычаи. А спрашивает он обо мне. Отвечай, как есть. Без утайки.
— Так, а чего тут утаишь? — рябой хитрец пожал плечами. — Небось не я один вас, ваше сиятельство, давеча видел. Назад вернуться — пара сотен тевтонцев еще не забыла, кто к ним в гости заходил. А ежели у русских к иноверцам доверия нет, так пусть князь в монастырь скачет. Небось братия с правдой не разминется.
— Аксель! Не зли меня…
— Ваше сиятельство, и в мыслях!.. — стукнул себя кулаком в грудь оруженосец, при этом внимательно глядя на меня: не подам ли какой-нибудь условный знак. — Но я в саженях не разбираюсь. А если на глазок, то раза в полтора вы крупнее были. Такой ответ годится?
— Вполне, — кивнул княжич, поискал за поясом и вытащил оттуда серебряную монету. — Рубль за верность не унизит свободного человека?
— Вознаграждение никого унизить не может, ваша светлость, — ухмыльнулся тот, принимая деньги. — Это ж не милостыня…
— Умен, шельма, — Лев Ольгердович потянул за узду, разворачивая коня. — Поехали, Степан Олегович. Продолжим разговор… Янополь уже вон, на окоеме. А мы с тобой еще многое не обсудили.
И как прикажете все это понимать? Меня что, вместе с Акселем записали в бароны Мюнхгаузены? И не поверили ни единому слову? Право, обидно даже. Я тут соловьем разливаюсь, душу до исподнего выворачиваю, а меня в сказочники?..
— Не кипятись, боярин, — княжич пристроился стремя в стремя и примирительно притронулся к моему локтю. — Думаешь, не поверил? Напрасно… Потому и спрос учинил твоему оруженосцу, что окончательно убедиться хотел.
Серьезно, что ли? Неожиданный поворот. Нет, я, собственно, для этого и рассказывал, чтобы понимание найти. Но вот так с ходу, без каких-либо дополнительных вопросов… Так не бывает. Во всяком случае, не в этом веке. В чем подвох?
— Плох тот правитель, который не умеет слушать и слышать, — тем временем продолжал объяснять Лев Ольгердович. — Да, не скрою, рассказ твой чуден и диковен. Но говорил ты искренне. Упоминая такие подробности, которые мог знать только очевидец тех событий. Начиная от цвета повязок, которыми отличались мои с Мстиславом отряды. А о том, что Витойт со своими людьми в засаде сидел, мы не подозревали, пока перепуганные Людоедом стрелки сами к нам не выбежали. И о том, что ведунья Мара слепая, тоже немногим известно… Даже из числа тех, кому она в исцелении от злого наговора или иной хвори помогала.