Вива ла куба

Лунный свет разливался по Гаване, вырезая призрачные силуэты на домах с облупившейся краской и разбитыми балконами. Город спал не по своей воле: третью ночь подряд электричество отключалось на всём побережье, и только редкие мерцания старых керосиновых ламп прогоняли тьму. Где-то вдалеке раздался треск генератора, но вскоре он заглох, словно сдался перед глухой, липкой тишиной.

Рауль Кардона сидел на крыше своего дома, который торчал над кварталом, как голый остов старого корабля. Он вытащил из кармана мятую пачку сигар, зажёг одну, прикрыв спичку ладонью, и глубоко

вдохнул. Ветер с моря принёс солёный аромат воды, перемешанный с горечью городской гари. Рауль щурился на линию горизонта, где чёрная гладь океана будто обещала спасение, но он знал цену этого обещания.

В руке он держал клочок бумаги – выдранный из школьной тетради, с кривыми буквами, выведенными шариковой ручкой:

"Мы знаем, что ты возишь. Скажи, сколько стоит твоя свобода?"

Ему не нужны были догадки, чтобы понять, кто написал это. Буквы, как и сама записка, были простыми, но угроза в них – настоящей. Он слышал о людях, которые исчезали в ночи: одни застревали на дне залива, другие попадали в тюрьмы без окон, третьи вовсе пропадали без вести. Рауль не хотел ни того, ни другого. Но игра зашла слишком далеко, чтобы просто выйти.

Его лодка сейчас стояла где-то в укрытии, накрытая тряпками, чтобы скрыть её от чужих глаз. Груз, спрятанный внутри, мог бы спасти десятки семей, если не больше. Молоко, лекарства, сигары, всё, чего не найти в государственных магазинах. Контрабанда на Кубе не была просто бизнесом. Это был способ бросить вызов системе, которая давно предала своих людей.

Но теперь кто-то решил ему бросить вызов.

Рауль потушил сигару о металлическую балку, в которой была дыра проеденная ржвачиной, и посмотрел вниз. Узкие улочки его квартала были пусты. Кошки бесшумно перескакивали через груды мусора, будто напоминая о том, что выживают только те, кто может быть тихим и быстро адаптироваться. Он провёл рукой по щетине, пытаясь вспомнить, когда последний раз спал больше часа за ночь. Ответа не было.

Ему предстояло решить: попытаться договориться с теми, кто угрожал, или продолжить путь, прекрасно зная, что для людей вроде него – бывших солдат, ныне нелегалов – второго шанса не бывает.

1994 год. Гавана погружалась в сумерки, окрашенные оранжевым светом заходящего солнца, который подсвечивал облупившиеся фасады старых зданий. Звуки города постепенно стихали: крики уличных торговцев, стук каблуков по булыжным мостовым и ворчание старых американских «шеви», кое-как поддерживаемых на ходу изолентой и молитвами. В воздухе висел запах морской соли, смешанный с ароматами жареного риса и фасоли – бедной, но неизменной еды кубинцев.

Утром следующего дня Рауль Кардона стоял на ступенях военного управления и смотрел на толпу. Перед зданием сгрудились семьи – матери с детьми и старики с кожаными папками в руках. Все они ждали, надеялись, что государство даст им хоть что-то: талон на масло или новость о сыне, ушедшем в армию. Он провёл ладонью по полированным пуговицам своей формы, чувствуя неловкость от их блеска.

Сегодня он подавал рапорт об увольнении.

Когда-то, в юности, он бы и подумать не мог о таком. В те дни, когда его деревня, спрятанная среди сахарных плантаций, гудела от радио, передающих речи Кастро, Рауль

верил, что его страна была особенной. В школьных учебниках рассказывали о славных победах революции, о равенстве, о гордости быть частью чего-то великого. Но теперь эти слова звучали как ржавые петли на старой двери, скрипящие, но давно не смазывавшиеся.

Полковник Рамирес принял его в своём кабинете, заставленном потрёпанной мебелью. На стенах висели фотографии: Фидель, Че и сам Рамирес – моложе, в зелёной форме, с автоматом через плечо. В углу, рядом с коробками из-под сигар, стояла маленькая портативная радиостанция, испускающая негромкий треск помех.

– Ты уверен? – спросил Рамирес, поднимая глаза от рапорта.

Рауль кивнул.

– Я больше не могу смотреть, как мы сражаемся не за людей, а за саму систему.

Полковник молча потянулся к ящику стола, достал бутылку рома и два стакана. Он налил немного в оба и подал один Раулю.

– Когда-то я думал, как ты, – сказал он, поднимая стакан. – Думал, что революция решит все. Но теперь понимаю: революция – это только начало.

Рауль медленно выпил. Горечь рома обожгла горло, но не убрала вязкое чувство тревоги.

– Начало чего? – спросил он, поставив стакан на стол.

Рамирес задумался, глядя на фотографии.

– Начало бесконечной войны. Революция – это не победа. Это постоянная борьба, Кардона. Те, кто сдаются, предатели. А те, кто остаются, должны бороться, пока не отстрелят свой последний патрон.

Рауль поднялся.

– Я устал от борьбы, полковник. Я хочу вернуться туда, где меня ждут.

Рамирес ничего не ответил. Он просто развернул рапорт и поставил свою подпись.

На автобусной остановке Рауль ждал транспорт, окружённый группой крестьян с тюками сахарного тростника и старыми коробками, наполненными бананами. Взгляды были тяжёлые, недоверчивые. Когда подъехал автобус, облупленный «Икарус», все полезли внутрь, толкаясь и ругаясь.

Рауль стоял, сжимая рюкзак с формой, и слушал обрывки разговоров:

– Вчера опять отключили свет. Сын говорит, у соседей генератор сломался.

– Мой племянник в Майами. Отправил нам деньги через знакомых.

– А в магазине ничего, даже хлеба нет.

Когда двери захлопнулись, Рауль сел у окна, глядя, как за стеклом проплывают кварталы Гаваны. Однажды он верил, что этот город станет символом свободы. Но сейчас он думал только об одном: как рассказать своей матери, что больше не служит Родине.

Полуденный зной окутывал деревню, словно густая и тягучая пелена, прилипавший к коже и затруднявший дыхание. Каждый звук – хруст сухих листьев, скрип колеса телеги – казался оглушительно громким в неподвижном воздухе. Тени пальм лежали неподвижными лоскутами на пыльной земле, но даже в их прохладной иллюзии не было спасения. Рауль сидел на крыльце своего дома, глядя, как один за другим местные жители везут телеги с сахарным тростником к общему пункту сдачи. Лица у всех были сосредоточенные, руки – в мозолях от постоянного труда. Даже старики, что с трудом держались на ногах, тащили мешки с юккой, чтобы заработать лишний песо.