Вивальди
Шрифт:
— Как же мне осточертел этот Альбицци! — с досадой пожаловался Антонио отцу за завтраком. — Послать бы его куда подальше…
Но отступать было поздно — работа над оперой завершена. И в то же ноябрьское утро Антонио поручил Дзанетте срочно отправить во Флоренцию пакет с партитурой «Джиневры» по почте.
Если со злополучной «шотландской принцессой Джиневрой» было немало хлопот и нервотрёпки, то работа над «Аристидом» доставила Вивальди истинное удовольствие. Уже при первом знакомстве с Гольдони он был поражён талантом молодого человека, сумевшего по просьбе патриция Гримани быстро внести нужную правку в либретто «Гризельды», которое так понравилось Вивальди. Молодой Гольдони был спорым в работе, как и Антонио при сочинении музыки. Выступив соавторами «Аристида», оба шутки ради проставили на титульном листе либретто свои анаграммы — Лотавио Вандини и Калиндо Гроло. Позднее Гольдони отметил, что
Премьера «Аристида» состоялась в театре Сан-Самуэле и прошла очень живо. Дня через два одна из газет отметила, что публика на спектакле повеселилась вдоволь.
В конце декабря Анна с сестрой отправилась во Флоренцию. Вивальди не смог с ними поехать из-за занятости в Пьет а . Так как премьера была намечена на 17 января, он собирался присоединиться к ним чуть позже. Но неожиданно серьёзно занемог Джован Баттиста, и Антонио не мог оставить отца на попечение только сестёр, хотя им вызвались помочь Франческо с женой Елизаветой. Срочно приглашённый врач Санторини после прослушивания больного не смог сказать ничего обнадёживающего. Ни кровопускание, ни увеличенная доза териаки не могли унять ни на минуту непрекращающийся кашель, от которого у старого Джован Баттисты выворачивало все внутренности.
За несколько дней Джован Баттиста, ещё недавно полный сил и энергии, превратился в скелет и настолько усох, что из-за подушек виден был только его нос. Но однажды, как показалось окружающим, ему вдруг полегчало. Повеселел и врач Санторини, приговаривая: «Старому дубу всё нипочём». На самом деле, Джован Баттиста держался из последних сил. Зная, как он болеет душой и с какой любовью следит за его делами, Антонио поведал отцу, что в Пьет а контракт продлён ещё на полгода. Но на лице больного не отразилось даже подобия улыбки. Он перестал принимать пищу, и Маргарита терпеливо кормила его с ложечки мёдом, разведённым лимонным соком. Второе кровопускание могло бы лишить отощавшего старика последних сил, и врач решил прибегнуть к пиявкам, послав за ними Дзанетту в ближайшую аптеку.
Болезнь усугублялась погодой. Неожиданно установилась жара, хотя было только начало мая, но дышать стало нечем из-за высокой влажности. Дом не проветривался, так как Джован Баттиста просил не открывать окна. Доносившиеся с Большого канала шум судов и крики гондольеров его раздражали. Всё ему мешало и докучало, даже первенец Франческо — любимый внук Карло, который заходил каждый день справиться о здоровье деда, но его не пускали в комнату больного. Что же произошло? Почему он перестал бороться?
— Чего же вы хотите? — отвечал врач Санторини. — Ведь вашему отцу за восемьдесят.
Ему решительно возразила Дзанетта:
— Папа ещё пару недель назад просил подать ему в постель скрипку и пытался играть!
— Поймите, даже самая совершенная машина в один прекрасный момент даёт сбой, — ответил врач и всё повторял свою привычную фразу: — Лекарства лечат, а природа берёт своё — Medicus curat, natura sanat.
Потянулись мучительные дни ожидания, когда ничего уже нельзя было поделать. К полудню 14 мая «машина» решила остановиться. После обряда причащения и отпущения грехов, совершённого настоятелем церкви Сан-Сальвадор, и благословения сына Джован Баттиста угас. Для дочерей Маргариты и Дзанетты, как это ни жестоко звучит, смерть отца явилась избавлением от бессонных ночей, когда бессильны были пилюли, настои, териака и прочие снадобья. Антонио решил похоронить отца со всеми подобающими почестями «при полном капитуле» с участием всех прелатов, дьяконов и служек прихода. Он отстоял длинную службу отпевания, опасаясь, что каждую минуту начнётся приступ удушья, но астма его пощадила. В церкви были несколько музыкантов из оркестра Сан-Марко и хор девушек из Пьет а . Были исполнены вступление к «Miserere», «Laudate pueri» для сопрано и столь любимое покойным Джован Баттистой «Nisi Dominus» для пяти инструментов. Его погребли на кладбище братства Святого Причастия рядом с церковью Сан-Сальвадор. После похорон к Дзанетте подошёл один из прелатов и спросил, что слышно об Изеппо, исчезнувшем из города семь лет назад. Но та не смогла ему сказать ничего путного. А Антонио приказал Меми везти себя куда глаза глядят, чтобы немного развеяться и успокоиться.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Продлив контракт, попечители Пьет а поставили перед Вивальди непременное условие — не покидать город, как это не раз случалось
Пользуясь старой дружбой, Вивальди попросил Бентивольо оказать содействие в период зимнего сезона 1736/37 года. В Ферраре с триумфом были показаны оперы Бассани, Альбинони, Лотти, Гаспарини, а вот оперы Вивальди, несмотря на их известность, обойдены вниманием. С этим он никак не мог смириться.
Письмо не осталось без ответа, и недели две спустя в Венецию прибыл в качестве посланца маркиза Бентивольо аббат Боллани с целью подобрать хорошую труппу певцов и познакомиться через рыжего священника с Анной Жиро. Он был наслышан о её успешном выступлении в операх «Джиневра» и «Олимпиада» в театрах Флоренции и Венеции.
Перед Вивальди встала задача подобрать исполнителей уровня Анны. Через несколько дней он написал Бентивольо: «Мне удалось подобрать столь блестящую труппу, лучше которой ещё не видывала Феррара в дни карнавала. Большая часть исполнителей с успехом выступала на оперных сценах лучших театров, и у каждого свои неоспоримые достоинства». В том же письме он постарался обговорить условия компенсации своих усилий. В частности, он заявил, что недавно отказал театру Сан-Кассьяно в написании третьей оперы за 90 цехинов, поскольку его обычная ставка 100 цехинов. Но в конце концов театр был вынужден принять его условия. «А вот для Феррары, — писал он, — мною специально приготовлены две оперы, которые я предлагаю по шесть цехинов за каждую. Обычно такова ставка переписчика нот. Но я готов пойти на такую жертву ради вашего ко мне расположения и желания помочь».
По правде говоря, у Вивальди не было никаких дел с театром Сан-Кассьяно. Ему было доподлинно известно, что этот театр с его бедным сценическим оснащением никогда бы к нему не обратился. Разговор о «третьей» опере — это всего лишь предлог, чтобы намекнуть маркизу, какова цена (явно завышенная) любого его нового произведения для оперной сцены. Таким же лукавством была и его уловка с уступкой Ферраре оперы за шесть цехинов.
В переписку включился и импресарио Боллани. Его письмо из Феррары привело Вивальди в дикую ярость. Этот аббат осмелился отвергнуть две его оперы, о чём была достигнута с ним полная договорённость в Венеции. Он, видите ли, утверждает, что на этом настаивают высшие чины Феррары, которые предложили вместо «Джиневры» и «Олимпиады» дать две оперы саксонца Хассе «Деметрио» и «Александр, завоеватель Индии». Как же так? Ведь Вивальди заранее обо всём побеспокоился, значительно сократил речитативы в своих операх и подготовил ноты для оркестра и солистов. Теперь ему придётся возиться с партитурами саксонца, вносить правку, что-то дописывать и отдавать их переписчикам. Кроме того, отобраны шесть солистов, а у Хассе их пять. И всё это за какие-то жалкие шесть дукатов!
Он долго ещё не мог успокоиться, расхаживая взад и вперёд по гостиной в доме Анны. После кончины отца его ничего уже больше не удерживало в доме близ Риальто, хотя Маргарита и Дзанетта лезли из кожи вон, чтобы ублажить старшего брата. Он себя чувствовал намного спокойнее у Анны и Паолины, где предпочитал проводить время после занятий в Пьет а . Здесь ему было удобнее заниматься вокалом со своей ученицей, нежели в домашнем кабинете, где сёстры ревностно следили за каждым его шагом. Анна отвечала ему признательностью и вместе с сестрой старалась угодить малейшему его желанию. Милая плутовка с пользой для себя использовала моменты, когда её наставник чувствовал себя полным отдохновения и покоя. Хотя ему было под шестьдесят, в нём не наблюдалось и тени старческой немощи. Вивальди были приятны флирт и ухаживание Анны. Отвечая на её ласки, он часто говорил: «Что же вы делаете со мной, обольстительница?!» Если раньше он любил говорить о своих делах с отцом, почти никогда не следуя его советам, то в доме своей ученицы он с удовольствием делился с Анной некоторыми сомнениями, а порой даже выплёскивал накопившуюся желчь, зная, что его здесь поймут.