Вивальди

Боккарди Вирджилио

Если местных хроникёров прежде всего потрясли великолепие и акустика зала, то рецензент мантуанской газеты отметил, что опера вызвала восторженный приём зрителей своей поразительной музыкой, блестящим исполнением солистов и превосходными декорациями. После большого приёма по случаю открытия театра уставший от всего пережитого Вивальди вернулся в гостиницу «Две башни». Как же тоскливо одному без Аннины! Ему так бы хотелось поделиться с ней переполнявшими его чувствами после удачно прошедшей премьеры и великолепного приёма, на котором было высказано столько хвалебных слов в его адрес. Но милая плутовка, обидевшись, не пожелала поехать с ним в Верону, как он ни упрашивал её и ни доказывал,

что солисты загодя были наняты Маффеем и он тут был бессилен что-либо сделать. Всё было тщетно. «Ничего, — думал он, готовясь ко сну, — дело вполне поправимое. Когда появится новый заказ, всё образуется и Аннина перестанет на меня дуться».

Он не ошибся. Через несколько дней после триумфа в Вероне последовало предложение театра Арчидукале, изъявившего желание видеть у себя Вивальди как автора новой оперы и как импресарио. По-видимому, причиной явились восторженные отзывы в газетах или то, что на веронской премьере побывал кто-то из влиятельных лиц Мантуи. Поэтому он недолго думая решил показать в Мантуе «Фарначе» с Жиро в роли Тамиры, с блеском исполненной ею в Венеции и Павии. Казалось, опера написана специально для неё, настолько она органично вжилась в образ молодой царицы. Когда о своём решении он сообщил Анне, та пылко обняла его, забыв о прежней ссоре.

Премьера «Фарначе» в Мантуе прошла успешно. Самые громкие аплодисменты выпали на долю Жиро, особенно после арии «Остыла в жилах кровь» и в заключительном квартете, когда Тамира умоляет мать о пощаде.

— Она бесподобна в этой роли, — заявил Антонио отцу, когда тот заговорил о Жиро, по поводу которой по городу распускаются сплетни. Джован Баттиста больно переживал, что некоторые знакомые, хитро улыбаясь, намекали на интрижку дона Антонио с молодой певицей.

— Да её теперь никто иначе не называет, как подружка рыжего священника! — с горечью воскликнул он. — Чем всё это может обернуться?

Как убедить отца, что две сестры для него лишь добрые подруги, спасительная отдушина в его одиночестве, отягощаемом неизлечимой болезнью? Кроме того, он не раз объяснял, что не может отказаться от талантливой певицы Жиро, её необыкновенного голоса, от которого во многом зависит успех музыки самого Вивальди.

— Отец, это наветы злых и завистливых людей, — заключил Антонио.

Чтобы закончить неприятный разговор, он решил сменить тему, сказав, что не хочет больше отсылать свои сочинения издателю в Амстердам и будет сам продавать рукописи различным музыкантам и иностранцам, поклонникам его музыки. Тем самым он сможет зарабатывать гораздо больше, чем в ситуации, когда он связан обязательствами перед издателем Ле Женом.

Джован Баттиста был ошеломлен. И дело даже не в деньгах. Но ведь грешно забывать, что известностью в Европе Антонио целиком обязан изданию своих сочинений в Амстердаме. Издательский дом Этьена Роже и его зятя Шарля Ле Жена пользуется большим авторитетом. Его ежегодные каталоги способствуют широкому распространению издаваемых нот по почте в разные страны.

— Но как я могу проверить, — возразил Антонио, — сколько нот издатель Ле Жен выпустил и сколько продал?

О нет, отныне он сам будет время от времени договариваться с покупателями и назначать свою цену. Сколько ему удалось заработать от продажи рукописей графу Мурзину и принцу Людвигу Фридриху? А недавно работающий на итальянском рынке английский коллекционер Йенненс через своего агента сообщил, что хотел бы приобрести рукописи некоторых его концертов.

— Уверен, что смогу ему всучить то, что сочту нужным! — заявил Антонио.

Но он ошибался. Для английского коллекционера установленные Вивальди тарифы были неоправданно высоки. Так, в одном из

венецианских салонов кто-то заметил по этому поводу: «Самонадеянность рыжего священника вполне под стать его характеру». К счастью, не все придерживались такого мнения. Например, английский консул в Венеции мистер Смит, большой друг Каналетто и собиратель его картин, приобрёл за хорошую плату рукописи нескольких скрипичных концертов Вивальди.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Утром 21 мая 1732 года колокола Венеции тревожно зазвонили заупокойным звоном, вызвав переполох среди горожан. Что же могло стрястись?

— Умер дож, — сообщил домашним Джован Баттиста, успевший побывать на Сан-Марко.

Покойный Альвизе Мочениго III был славным воином. Он много сделал для украшения Венеции, заботился об освещении переулков и набережных, обновил устаревшее покрытие на Сан-Марко. Похороны его должны состояться в соборе Святых Иоанна и Павла. Антонио отправился на траурную церемонию. По случаю смерти дожа сенат отменил народный праздник Венчания города с морем, повелев также закрыть театры и прочие увеселительные заведения. «Слава богу, — подумал Вивальди, — что в эти дни у меня нет спектаклей в Сант’Анджело, иначе всё равно пришлось бы платить музыкантам и певцам, несмотря на простой».

В городе начались разговоры о преемнике. Среди вероятных претендентов называлось имя Карло Рудзини по прозвищу Хромой. Антонио посещал музыкальные вечера в его дворце в приходе Сан-Джоббе, где его поразили роскошь дворцового убранства и богатая коллекция картин. Рудзини считался ценителем искусств, но был стар. Поэтому некоторые считали, что лучше бы избрать Альвизе Пизани, обладателя богатого состояния. Но другие возражали, называя Пизани скрягой. Было высказано немало других предположений и догадок, пока 2 июня 1732 года не было обнародовано имя нового дожа. Им стал восьмидесятилетний Рудзини, и в Венеции начались трёхдневные торжества.

Несмотря на напряжённую ситуацию в Европе и трения между Австрией и Францией, Россией и Польшей, Святейшая республика отчаянно цеплялась за свой нейтралитет и всячески старалась поднять в народе национальный и религиозный дух. В 1730 году с большой помпой было отпраздновано столетие избавления по воле Провидения от смертоносной чумы, унесшей десятки тысяч жизней. Хотя экономика государства была в плачевном состоянии, а общественный долг достиг 6 миллионов дукатов, сенат постановил торжественно отметить возвращение на родину из Франции останков дожа Пьетро Орсеолы. Дож заслужил известность и почёт как один из первых строителей собора для хранения останков святого Марка. В преклонном возрасте Орсеола отошёл от мирских дел и удалился в один из французских монастырей, где почил в Бозе в 997 году. Позднее за свои праведные дела и поступки он был канонизирован и одинаково почитаем во Франции и в Венеции.

В конце сентября 1732 года два монаха прибыли в Венецию с ценнейшим грузом — ракой с останками дожа, которая на время была установлена в церкви острова Сан-Джорджо Маджоре в ожидании торжественного захоронения мощей в соборе Сан-Марко. Сама церемония состоялась на закате 7 января следующего года. Раку с мощами доставили на большой барже, украшенной цветами и красной парчой. За ней следовали две четырехвёсельные пеаты с монахами, держащими в руках зажжённые свечи. На противоположном берегу в ожидании собрались всё духовенство во главе с патриархом, члены сената и толпа прихожан с факелами. Когда баржа с ракой причалила к набережной Сан-Марко, сводный церковный хор запел «Восславим Господа!» — гимн, сочинённый Вивальди по заказу руководства Пьет а .