Византия сражается
Шрифт:
Это был чекист-комиссар в кожаной куртке; они все носили такие, а многие носят до сих пор – эти кожанки так же легкоузнаваемы, как анораки сотрудников спецслужб. У комиссара были золотистые волосы, большой рот и ходил он, поджав губы.
Позади него стояли трое солдат-красноармейцев в матросской форме с красными звездами и нагрудными патронташами. В руках они держали длинные винтовки с неподвижно закрепленными штыками. Чекист, перелистывая регистрационную книгу гостиницы, спросил:
– Вы здесь часто останавливались, гражданин. Это ваш дом?
– Я лишился дома, – сказал я. – Его разграбили люди гетмана и Петлюры.
– Вы, похоже, не остались внакладе. – Он вошел в комнату.
– Я был беден. Я работал в Советах. Пятницкий… – Я с трудом придумывал, что же соврать. Я отчаянно пытался отговориться, чтобы спастись от этого ужасного человека.
– Вы приезжали сюда и уезжали, приезжали и уезжали. Почему?
– Я был в тюрьме, – сообщил я.
– По какой причине?
– Без причины. Симпатии к большевикам было вполне достаточно, чтобы оказаться в киевской тюрьме.
– Вас здесь не было, когда мы в прошлый раз вошли в город?
– Я был в Харькове, у товарищей.
– И кого же вы поддерживаете? Киевскую группировку?
Я знал о разных партийных фракциях ровно столько же, сколько о видах цветов, которые можно увидеть во время прогулки по полю.
– Я был неприсоединившимся, – ответил я. – Поддерживаю линию Москвы. Я пытался вернуться туда.
– У вас есть документы?
Я знал, что лучше не показывать настоящие документы, но в моем багаже все еще хранились запасные. Я открыл чемодан и вытащил их:
– Видите, я ученый.
– Доктор Пятницкий? Вы очень молоды.
– Я преуспел в Петрограде, товарищ.
– Вы получили степень в Киеве.
– Меня перевели. Именно поэтому я и оказался здесь. Товарищ Луначарский – мой знакомый. Он поручится за меня.
– У вас хорошие связи, – сказал он с усмешкой. – По ночам можно повстречать немало большевиков с хорошими связями.
– Я был знаком со многими товарищами в Петрограде перед революцией. У меня есть определенная репутация.
Чекист вздохнул и потер подбородок моими бумагами. Он снял шляпу с широкими полями и посмотрел на меня зелеными глазами, выражавшими едва ли не сочувствие. Это был взгляд человека, который собирался меня убить. Он отвернулся. Начался ритуал.
– Вы позволите этим товарищам обыскать комнаты?
– Если вы считаете, что это необходимо. – В воздухе повеяло смертью. Этот запах был мне знаком. Впоследствии я научился легко его распознавать.
– Вы жили очень хорошо.
– Мне везло.
– Откуда у вас деньги?
– Я работал механиком.
Он фыркнул. Я пожалел, что не остался у матери и не встал пораньше, чтобы успеть на одесский поезд.
– Моей рабочей одежды, конечно, здесь нет.
Он снова снял шляпу. Один из матросов нашел в ящике конверт и подал ему.
– Нам по-прежнему нужны квалифицированные механики, товарищ. – Он высыпал себе на ладонь все петлюровские воинские знаки отличия.
Я рассмеялся.
Он уставился на меня. Чекист был одним из тех лишенных воображения людей, которые просто не умели смеяться. Я сдержал эмоции:
– Мне предложили звание. Конечно, я от него отказался. Это всего лишь сувенир.
– Майор?
У меня обычно вызывал раздражение этот профессиональный сарказм, входящий в арсенал средств очень многих чекистов – да и всех прочих стражей порядка. Они лишены остроумия, но у них есть сила. Дурные шутки – худшее злоупотребление этой силой.
– В самом деле? Майор? Я впечатлен! – На самом деле я был напуган.
– Почему они предложили вам звание?
– Они хотели, чтобы я им помог решить промышленные проблемы.
– Какие? Запустить фабрики? Собрать автомобили? Или что-то еще?
– Я просто консультировал промышленников.
Чекист потер бесцветные брови. Он сжал суровые губы, как будто припомнил какое-то особо неприглядное прегрешение – свое или чужое.
– Вы имеете какое-нибудь отношение к огню из той церкви? Это было похоже на чертов маяк. Он помог нам перемещаться прошлой ночью. Я слышал, Петлюра или французы установили там секретное оружие. Что-то пошло не так, как надо. Вы находились там?
– Да, я устроил диверсию.
Чекист улыбнулся.
– В это время я находился под прицелом петлюровцев, – сообщил я. – Меня попросили заняться этим. Я согласился. Оружие должны были направить против наших сил, но я сбил прицел. Началась драка, и устройство взорвалось.
– Думаю, вас следует расстрелять, – сказал комиссар.
Я раздражал его. За время своей работы, он, очевидно, перестал прислушиваться к словам, различал только звуки, которые издавали его жертвы. Он научился замечать отчаяние и беспокойство и, по простоте душевной, принимать их за чувство вины. Я мог только продолжать упоминать имена большевиков, знакомых мне по Петрограду, вызывавшие то, что Павлов называл условным рефлексом. Они заставили его усомниться. Он, вероятно, ненавидел неопределенность, равно как и тех, кто заставлял сомневаться его самого, так что я играл в опасную игру. Эти московские чекисты в кожаных пальто славились поспешными решениями: взгляда на одежду и на руки было достаточно, чтобы проверить, занимался ли человек физическим трудом, затем следовали быстрая проверка на предмет буржуйского происхождения и команда «Расстрелять!». Кто-то отметил, что, руководствуясь этим критерием, в ЧК должны были расстрелять всех большевистских главарей.
Мои руки не были нежными. Я протянул их к чекисту, ничего не говоря. Он нахмурился. Я протягивал к нему руки, демонстрируя пальцы и ладони, покрытые мозолями от физического труда. Комиссар заколебался, покашлял, затем вытащил папиросу из картонной пачки, которая лежала в одном из его карманов. Для этого ему пришлось передвинуть кобуру. Он чиркнул спичкой. Я осмотрелся по сторонам в поисках собственных сигарет. Мои документы исчезли в другом глубоком кармане чекиста.
– Вы тратите впустую мое время. Вы арестованы.