Византийский манускрипт
Шрифт:
– Вы с ума сошли? – возмутилась Кайтелер. – Я еще в постели, между прочим. И если вас не устраивает вечер, то это не мои проблемы!
– Тогда мы приедем к вам домой, – предложил Тавров. – Ведь вы живете на Съездовской линии, не так ли? Встретиться с нами в ваших же интересах: тогда вы сможете подготовиться к визиту менее приятных, чем мы, гостей.
– Откуда вы знаете мой адрес? – спросила Кайтелер.
– В городе Санкт-Петербурге проживает всего одна госпожа Бьянка Альбертовна Кайтелер, – пояснил Тавров. – Причем в собственной, недавно приобретенной ею квартире по названному мной адресу. Так мы едем?
– Нет, домой не надо, у меня
– Ну, вот и договорились, – сказал Тавров и отключил связь. – А если она не придет, то нагрянем к ней домой. Есть у меня такое чувство, что Кайтелер может сообщить нам много интересного. Не зря Брен незадолго до своего исчезновения ездил в Питер!
– Погода вроде хорошая… Может, сдадим вещички в камеру хранения и погуляем? – предложил Кудасов.
Так они и сделали. Тавров связался с Катей и попросил ее:
– Вот что, Катерина. Позвони на телефонный узел, обслуживающий дом, где жил Брен, и выясни, что там с его телефоном. Похоже, что телефонный номер уже переоформлен на другого человека. Если это так, то выясни, что за человек. Узнай все, что сможешь. Понятно? И сразу мне отзвонись.
Возле дебаркадера у Дворцового моста покачивалось несколько разнокалиберных прогулочных судов: от солидного речного трамвая до небольшого двухместного катера.
– Что-то не видно этой Кайтелер, – проворчал Кудасов, оглядывая собравшуюся на дебаркадере публику, в основном туристов. – Вы хоть представляете, как она выглядит?
– Нет, – признался Тавров. – Не было времени раздобыть фотографию, только навел справки через знакомых в питерской милиции. Но я, в случае чего, узнаю ее по голосу.
Они выпили по бутылке пива, поболтали. Зазвенел мобильник. Тавров подумал, что это Кайтелер – хочет перенести встречу. Но звонила Катя.
– Валерий Иванович, на телефонном узле сказали, что этот номер ни на кого не переоформлялся, а сам телефон уже с неделю отключен за неуплату.
Вот так дела! Кто-то звонит с отключенного телефона Брена? Тут что-то не так… «Ладно, приедем в Москву и разберемся», – решил Тавров. Он взглянул на часы: стрелки подползли к 12.45. Похоже, дама решила задержаться…
– Это вы ждете Кайтелер? – раздался резкий, слегка хриплый мужской голос.
Тавров взглянул на обладателя голоса: мужчина лет сорока, среднего роста, плотного телосложения, в майке, джинсах, кожаной жилетке и бейсболке.
– Да, а с кем имею честь? – осведомился он у незнакомца.
– Можете звать меня просто капитан, – коротко ответил незнакомец. – Идите за мной.
Они прошли по мосткам на небольшой прогулочный катер. На нем не было пассажиров, только два матроса в одинаковых куртках с капюшонами и бейсболках. Капитан прошел в кокпит, отделенный от салона небольшой перегородкой, бросив на ходу:
– Снимаемся.
Матросы убрали трап и швартовы. Катер взревел мотором и начал отходить в сторону моста.
– Мы не будем ждать Кайтелер, капитан? – настороженно спросил Тавров. Один из матросов повернулся к Таврову и ответил нежным голосом:
– Она уже здесь. Что вы хотите еще спросить?
Матрос снял бейсболку, и золотистые волосы рассыпались волной по плечам. Это была девушка лет двадцати, с крепкой и стройной фигурой. Василькового цвета глаза внимательно смотрели на Таврова.
– Я вас слушаю, – повторила она.
– Вы и есть госпожа Кайтелер? – осведомился Тавров.
– Вам показать паспорт? – усмехнулась девушка. – Извольте!
Паспорт соответствовал.
– Хорошо, с формальностями покончено, можно переходить к делу, – с удовлетворением отметил Тавров. Он посмотрел на Кудасова. Тот достал из внутреннего кармана куртки артефакт и положил на столик.
– Госпожа Кайтелер, вам знаком этот предмет?
Кайтелер взяла в руки пластину, осмотрела и положила обратно на столик.
– В первый раз вижу, – равнодушно ответила она.
– А вот господин Далинский поведал нам, что в документах, переданных вами ему, он встречал упоминание об аналогичном предмете.
– Ах, вот оно что! – усмехнулась Кайтелер. – А я-то все понять не могу, чего вы от меня хотите… Да, в мемуарах одного из моих предков, капитан-командора российского флота Дудича, говорится о подобном предмете. Николай Дудич был земляком знаменитого русского флотоводца, адмирала Матвея Христофоровича Змаевича, уроженца бокельского города Пераст. Так вот, в 1714 году капитан-командор Змаевич отличился в морском сражении при Гангуте, и Дудич, служивший лейтенантом под его командованием, утверждает, что от мушкетной пули Змаевича спасла хранившаяся у него на груди металлическая пластина, «белой полированной стали и прочности изрядной». Пластина в пятую часть дюйма толщиной, шириной 6 дюймов и длиной 9 дюймов, нижний срез слегка изогнут относительно верхнего. Мушкетная пуля пробила камзол Змаевича и расплющилась о пластину, не оставив на ней никаких следов.
– А откуда у Змаевича оказалась эта пластина? – с волнением спросил Кудасов.
– Дудич пишет: когда в 1709 году после дуэли со знатным венецианцем Змаевич вынужден был бежать в Константинополь, эту пластину подарила ему на прощанье его возлюбленная, некая знатная дама, ее имени Дудич не сообщает. Змаевич все время носил пластину на себе, и когда в 1735 году он скончался, то особо упомянул в своем завещании два предмета: картину, вывезенную им из Константинополя, и эту самую пластину. Пластину он завещал своему родственнику, проживавшему в Каттаро, а картину передал Дудичу. Капитан-командор Дудич вскоре вышел в отставку, передал талисман в Каттаро наследнику с оказией, а сам удалился в свое поместье под Воронежем, где и написал записки.
– А где сейчас картина?
– Я ее продала, – с вызовом ответила Кайтелер. – Так сложились обстоятельства. Я перевелась из Томского университета в ЛГУ специально, чтобы ухаживать за дядей. Он жил в огромной квартире на Съездовской, и в этой квартире ему принадлежала всего одна комната, метров пятнадцати. Прекрасный особняк середины восемнадцатого века с домовой церковью напоминал амбар обанкротившегося колхоза! Сантехнику не меняли с тех пор, как ее там провели в 1912 году. Ужас! В довершение всего, дядя умудрился наделать долгов и перед смертью составил список: кому и сколько он должен. Он и прописал меня к себе при условии, что я расплачусь по его долгам. А что он мне оставил? Несколько папок, набитых бумагами, из которых безусловную историческую ценность представлял лишь один пергаментный манускрипт. Ну, и картину неизвестного художника, неизвестного к тому же происхождения – только и ценности, что старая. Я понесла ее в салон, так эксперт даже затруднился назвать время ее создания. Слава богу, нашелся какой-то коллекционер, который понял, что это за сокровище!