Визиты: Осенние визиты. Спектр. Кредо
Шрифт:
Зато посередине веранды стоял большой круглый стол, заставленный всевозможной снедью. Из двух простых деревянных кресел немного непривычной формы одно пустовало.
В другом сидел высокий тощий ключник.
Под его задумчивым взглядом Мартин остановился на пороге. Впрочем, ключник не стал длить паузу слишком долго.
– Здесь грустно и одиноко, – сказал он. – Поговори со мной, путник.
Нельзя сказать, чтобы Мартин очень уж удивился.
В допрос с пристрастием, который проведут ключники, почему-то верилось с трудом. В пожизненное заключение или расстрел – и того меньше.
– Я могу перекусить? – спросил Мартин. – Последнее, что я ел, это бифштекс из амебы. И это было довольно давно.
Разумеется,
Мартин сел за стол, твердо решив не задавать вопросов – ни к чему хорошему это все равно не приведет, и не давать ответов – просто из неприязни.
Но ключник на разговоре будто и не настаивал. Сидел, попивал свой сок, наблюдал за обедающим Мартином.
А еда, несмотря на всю напряженность и непредсказуемость ситуации, Мартину понравилась. Будучи в глубине души человеком консервативных взглядов, Мартин экзотическую инопланетную стряпню употреблял с некоторой осторожностью. Конечно, если иного выхода не было, то он мог пообедать и странного вида моллюсками, и бифштексом из амебы, и отвратительными на вкус и цвет плодами. В конце концов, земная кухня тоже содержит в себе гнилой тюлений ласт, полгода пролежавший в чукотской земле, слегка обжаренную саранчу по-бедуински, мозги живой обезьяны по-тайски, знаменитые мраморные яйца, а также все прочие китайские разносолы.
Да и самые обычные, простецкие блюда на непривычный взгляд могут оказаться не слишком-то аппетитными. Мартин помнил, с каким ужасом взирал один его иностранный знакомый на банальную гречневую кашу с мясной подливкой, был знаком с девушкой, впадающей в истерику при виде черной икры, ну а его любимый дядя, человек широчайших гастрономических убеждений и большой патриот, не мог без отвращения взирать на исконно русское блюдо – овсяный кисель.
Предложенная ключником трапеза была одновременно экзотичной и приятной для глаз. Ломти нежного розового мяса – почему-то Мартин решил, что это рыба, – были слегка обжарены и политы пахучим кисловатым соусом. Мелкие вареные клубни могли бы оказаться картошкой, вот только во вкусе чувствовалось что-то от свежевыпеченного хлеба. Аппетитно выглядел и прозрачный бульон, в котором плавали кубики разваренных до полной мягкости незнакомых овощей и длинные тонкие полоски нарочито жестковатого мяса – замечательный контраст консистенции и вкуса. Оранжевая жидкость оказалась соком, но не сладким, а солоноватым – вроде томатного.
В глубине души Мартин понимал, что внешность бывает обманчивой. Сок мог иметь вовсе не растительное происхождение, а быть отрыжкой какого-нибудь гигантского пупырчатого червя, жесткие полоски мяса в бульоне – вываренной оболочкой личинок, а кислый соус – перемолотыми и настоянными опарышами.
Но Мартин дурные мысли гнал прочь, ел с аппетитом и был вознагражден словами ключника:
– Эта еда максимально близка человеческой по виду, вкусу и происхождению. Но мне она тоже нравится.
Мартин благодарно кивнул. Все-таки иногда ключники отвечали… но только на невысказанные вопросы. Что-то в их поведении шло от балованных детей – которые никогда не выполнят прямую просьбу, но в то же время могут быть милыми и добрыми по собственной инициативе.
– Здесь грустно и одиноко, – немедленно сказал ключник, будто застеснявшись собственной доброжелательности. – Поговори со мной, путник.
Мартин отставил стакан с соком, кивнул.
– Я хочу рассказать об осиротевших детях, – сказал он. – Знаешь, такое порой случается…
Ключник ждал.
– Не знаю точно, почему исчезли их родители, – продолжил Мартин. – Так бывает. Катастрофа… чья-то злая воля… в общем, дети остались одни. Они ничуть не походили на родителей – мир менялся, и единственное, что родители смогли им дать, – способность выжить в новом мире. И еще, наверное, память. Об исчезнувшем мире, об исчезнувших предках. О том, что они должны были быть другими. Не важно, лучше или хуже, – просто другими. И дети затаили обиду. О, какая это страшная вещь, ключник, – детская обида! Проще постигнуть тайну Библиотеки, чем тайну детской души. Гордые геддары воспитывают разумных существ из кханнанов – и больше всего на свете боятся позволить им обижаться. Аранки, бесстрашные и мудрые, ни в чем не отказывают детям… быть может, они постигли, как отзываются в будущем детские слезы? Обитатели Прерии-2 тоже обижены на злых богов, покинувших их предков… но они лишь носят обиду в себе… а эти осиротевшие дети решили бросить злым богам вызов. Раса дио-дао, обладая наследственной памятью, потеряла свою историю, сохранив лишь закоснелые ритуалы, а эти дети помнили Армагеддон, унесший их родителей…
Ключник, внимательно слушавший Мартина, беспокойно шевельнулся:
– Я понял последовательность. Не надо говорить лишнего.
– Тогда я умолчу о Шеали и Талисмане, – мстительно сказал Мартин. – Беззарийцы оказались способными детьми и достойными наследниками. Они создали новую цивилизацию… неприметную, неброскую, но способную бросить вызов самым сильным обитателям галактики. Они обрели чувство юмора – то немногое, что всегда отличает разум от рассудка. Они смогли многое… не сумели лишь одного – повзрослеть. Они так и остались брошенными детьми, одержимыми жаждой мести за родителей. Порой импульсивными, зачастую воинственными, всегда – самоуверенными… отвергающими саму мысль, что они смертны. Готовыми мстить за тысячелетние обиды – и не понимающими, что месть породит лишь ответную месть. Не думаю, что это биологическое свойство их расы. Скорее – социальный стереотип. Те, кто породил беззарийцев, не успели их воспитать.
– Воспитывал ли кто-то людей или геддаров? – спросил ключник.
– У нас было гораздо больше времени, – ответил Мартин. – Мы прошли свой путь. Мы повзрослели… как смогли, но все-таки повзрослели. А беззарийцы – пока еще нет. И я не знаю, остался ли теперь для них шанс повзрослеть.
– Ты боишься за беззарийцев, – сказал ключник.
– Боюсь, – признался Мартин.
– Какая для тебя разница, умрет цивилизация разумных амеб или продолжит жить? Что тебе с того, человек?
– Мне понравился коньяк их производства, – ухмыльнулся Мартин.
Ключник помолчал. Покачал головой:
– Здесь грустно и одиноко, путник…
– Я не закончил, – быстро сказал Мартин. – Беззарийцы – талантливые дети. Со всеми подростковыми комплексами. Но вряд ли у нас, у людей и геддаров, дио-дао и аранков, есть повод гордиться. По меркам Вселенной – все мы еще в колыбели. И даже научившись ползать по манежу и трясти погремушками, мы остаемся где-то в начале пути.
– Вы уже не в манеже, – сказал ключник. – Вы уже сделали первые шаги.
– Что ж, пускай мы вползли на первую ступеньку лестницы, ведущей на второй этаж, – поправился Мартин. – Есть повод гордиться. Но научимся ли мы ходить, если нас станут носить на руках? Станем ли отдергивать руки от огня, если спрячут спички? Поймем ли, что такое ток, если заклеют розетки, возьмем ли ложку, если еду станут подносить ко рту, привыкнем ли жевать, если нас кормят тюрей?
Ключник тихо засмеялся:
– Научится ли ребенок держать равновесие, если ему подарить вначале трехколесный велосипед? А если он хочет научиться летать – пускать ли его на крышу? Успокойся, Мартин. Это просто к слову… пример двусмысленности любых аналогий. Вы не дети, а мы не воспитатели. Никто не собирается вас опекать. Никто не отбирает ваших игрушек. Никто не пережевывает вашу кашу. Колотите друг друга ядерными погремушками, копайтесь в песочнице в поисках кладов, теребите свой геном. Разве мы хоть что-нибудь вам запрещали? Разве не позволяли разбирать подаренные игрушки или переделывать палки-копалки в копья?