Вкус листьев коки
Шрифт:
– А что дальше? – спросила я.
Ответ я узнала лишь через час работы. Шарики ртутного золота оставляли сушиться на сутки, а затем относили на крышу и помещали внутрь маленькой печки. Каждый шарик нагревали под карбидной лампой, чтобы выпарить ртуть. Когда маленькие шарики остывали, они были уже не серебряного, а сверкающе-золотого цвета.
– Зачем так мучиться и лезть на крышу, чтобы там сунуть шарики в печку?
– Ртуть очень ядовита, – ответил муж старухи и провел ладонью у глаз. – Вызывает головокружения, мигрени.
Он показал мне трехфутовую трубу, которая подсоединялась к печке.
– Вентиляционная труба.
Я задумалась, сколько людей умерло, прежде чем они решили приварить к печи трубу, и это в городе, где каски были никому не нужным излишеством.
Но ртутные пары не исчезали сами собой – ведь таких печей в Намбихе были дюжины, и все изрыгали токсичный дым. Последствием этого была не только головная боль. Мышечная дрожь, онемение, ухудшение зрения и на последней стадии – отказ почек и смерть. Особенно рисковали дети. Ртутные отходы дробилок сливались прямо в реку, которая была источником питьевой воды для всего города.
Тем вечером я сидела на своем балконе из гнилых досок и смотрела, как заходящее солнце заливает железные крыши золотым светом. Намбиха была прекрасна – и смертельна. И вовсе не из-за отчаянных бандитов, о которых предупреждали путеводители, – напротив, в Намбихе даже конченые алкаши относились ко мне уважительно. Нет, главной опасностью были шахты без подпорок, самодельный динамит, сама обстановка прииска, где каждый мог прийти и застолбить себе участок. Неизбежная катастрофа была всего лишь вопросом времени; в любой момент еще тысяча душ могла присоединиться к тем, кто уже почил в этом аду. А снаружи – ветхие мостки, кишащая паразитами вода, пропитанный ртутью воздух.
Даже под покровом ночи люди не были в безопасности. Несколько лет назад в период сильных ливней дожди смыли целый склон, похоронив восемьсот спящих горожан под удушливым одеялом мутной жижи. Почти полгорода погибло в ту ночь. Когда люди рассказывали мне об этом, их лица теряли всякое выражение – как лица рабочих у входа в шахту. И они неизменно пожимали плечами. «На склоне построили новые дома. Иногда трупы всплывают, и мы их хороним». Мне показали то место, но среди грубо сколоченных лачуг я не увидела ничего, что напомнило бы о трагедии. Катастрофы случаются, но жизнь идет своим чередом. Ведь золото никуда не делось.
Три дня мы питались концентратами, и наконец даже Джон решился вынести вонь свиного жира, лишь бы найти что-нибудь свежее и вегетарианское. Мы спустились по лестнице на разведку.
В первой забегаловке было только мясо и рис. Во второй никто даже представить не мог, как это – готовить еду без мяса. В третьей нам, наконец, повезло: здесь подавали вкуснейшее рагу с овощами и чечевицей в густом коричневом бульоне. Джон дотошно расспросил хозяйку обо всех ингредиентах – не сварено ли блюдо на курином или говяжьем бульоне?
– Ни в коем случае, – ответила хозяйка.
И, наполняя наши тарелки, зачерпнула рагу тем же половником, каким накладывала вареную куриную требуху.
– Испорчено, – с отвращением сказал Джон и вышел на улицу.
В следующем кафе, которое оказалось последним, балом правила устрашающего вида тетка в грязных фартуках, надетых в несколько слоев, размахивающая тяжелым металлическим половником. Я села за стол, готовая съесть все, что она предложит. Джон не разделял моего рвения.
Хозяйка подошла принять заказ. Джон стал гнуть свою линию. Есть ли у нее что-нибудь вегетарианское? Без мяса, не на мясном бульоне. Не курица, не свинина и не говядина. Без яиц. Сыр тоже не подходит.
– Рыба? – рявкнула хозяйка.
– Рыба, – медленно процедил Джон, тщательно выговаривая каждое слово, – не овощ.
Да, ответила хозяйка, у нее есть суп из юкки. Я вздохнула с облегчением. Я уже умирала с голоду и все еще жалела, что нам не досталось то аппетитное чечевичное рагу. Но Джон не сдавался. Он потребовал полный список ингредиентов и пошел за женщиной на кухню, чтобы лично убедиться, что она не врет. Наконец он вернулся. Хозяйка, которой мы к тому времени порядком надоели, швырнула тарелки на грязный стол, дважды фыркнула и ушла.
Мне достались жареные бананы, тарелка риса и кусок говядины, жесткий, как подошва. Джон успел уничтожить две трети содержимого своей тарелки, когда его ложка скользнула по дну и выудила нечто подозрительно напоминающее кусок рыбы. Я вжалась в стул. Он вызвал повариху с кухни.
– Что это? – спросил он, тыча ложкой в подозрительный кусок.
Хозяйка и бровью не повела.
– Юкка, – ответила она.
Из куска торчали кости. Джон потребовал, чтобы она сказала правду. Женщина стояла на своем. Я опасливо помалкивала. Наконец она схватила тарелку и, громко топая, унеслась на кухню. Я с грустью оставила надежды на добавку, побоявшись, что она разозлится и на меня за компанию.
Зато я не поскупилась на чаевые.
Когда мы снова вышли на улицу, было уже темным-темно. Меня удручала перспектива провести еще один вечер в душной комнатушке в доме шахтера, где делать было ровным счетом нечего, разве что чистить камеры и приводить в порядок свои записи в дневнике. Мимо нас прошли трое молодых людей, трезвых, несмотря на вечернее время.
– Чем здесь занимаются в пятницу вечером? – спросила я.
Они посмотрели на Джона, на меня, потом опять на Джона. Я знала, о чем они думают: в Намбихе катастрофически не хватало женщин. Заработанная тяжким трудом недельная получка, бутылка самогона.
Мы последовали за ними в большой сарай, тонкие фанерные стены которого тряслись от громкой музыки. Я опасливо вошла. Мне и раньше приходилось общаться с проститутками, во время недолгой службы волонтером Корпуса мира. Я не боялась быть единственной белой женщиной в эквадорском приграничном баре; меня больше волновало, что я ступаю по их территории.
Мы сели в дальнем углу бара; несколько дюжин глаз следили за нами, точно в прицел снайперской винтовки. Горняки лежали на столах; их натруженные руки сжимали бутылки с крепким спиртным, лица были испещрены шрамами, полученными в драках с поножовщиной и в результате несчастных случаев в шахте. Между ними сидели женщины; на них было слишком много макияжа и мало одежды, а лица были такие же матерые, как и у мужчин, что платили им за услуги. Вдоль двух стен тянулся ряд комнатушек размером с лошадиные стойла; у каждой был номер, на каждой горела лампочка. Время от времени женщины вставали и исчезали за дверью кабинок; мужчины следовали за ними без тени улыбки на лицах. Дверь закрывалась, лампочка гасла, и меньше чем через пять минут парочка возвращалась и садилась с остальными.